Поверь, я долго думал. Я мысленно много раз советовался с тобой. Я хотел представить себе, что сделал бы ты, будучи на моем месте, как бы ты поступил? Я убежден — ты сделал бы то же самое.
Обнимаю тебя крепко. Твой Сурен».
Письмо Сурена испугало Корепанова. Когда пришла Марина, он дал ей прочесть. Она прочла один раз, другой, потом вложила в конверт и задумалась. Алексей молча наблюдал за ней.
— Неужели у него так все непоправимо? — спросила она.
— Он ничего не преувеличивает.
— Все равно, это не оправдывает его.
Алексею стало не по себе, словно это его в чем-то обвиняла Марина. «Она не знает Сурена, — думал он. — Если бы она знала…»
— Он очень хрупкий, — сказал Алексей. — Он всегда был очень хрупким.
— Нет, он сильный, — возразила Марина. — Сильный и жестокий.
— Ну что ты? Сурен и жестокость… Просто он очень любит ее.
— Как же он может, если действительно любит?
— Я понимаю его, — сказал Корепанов.
— А ее ты понимаешь? Ее боль, ее отчаяние, пустоту в сердце, которую оставляет твой Сурен своей никому не нужной жалостью? Боже мой, взрослые мужчины и не понимают простых вещей! Неужели вы не видите, какая подлость совершается якобы во имя любви?
— Ну что ты, Марина. Сурен — и подлость?
— Тогда скажи мне, как это назвать. Я представляю себя на ее месте. День за днем, месяц за месяцем тянется тревога. Надежды сменяются сомнениями, радость отчаянием. Наконец, известие — ранен. Жив! Но смерть стоит рядом. Смерть не уходит. Сторожит у изголовья. А я все жду, жду. Жду своего любимого, своего самого родного, своего мужа.
— Но ведь он…
— Да. Он тяжело изувечен. Он беспомощен. Он, как маленький ребенок, нуждается в постоянном уходе, постоянной заботе и, кроме теплого взгляда и ласковой улыбки, ничего не может дать взамен. Ну так что же, разве от этого моя любовь к нему стала меньше? Он мой друг и товарищ. Он отец моего ребенка. Он — герой. И мне радостно ходить за ним. И нет мне большего счастья, чем смотреть на часы, ожидая конца работы и думать: он ждет меня. Мне радостно, когда в комнате, где он лежит, тепло и уютно, когда на нем чистая рубаха. И кто дал вам право лишать меня этой радости? Может быть, мне другой не нужно. И как можно, как можно творить такое зло, осенив себя знамением любви?!
Она замолчала и только время от времени покачивала головой, словно мысленно еще все продолжала взволновавший ее разговор.
— Напиши ему, Марина, — попросил Алексей. — Вот так, как говорила, все и напиши.
— Хорошо, напишу. И ты напиши. И сегодня же по звони Полине Александровне, пускай она тоже напишет.
Она пересела за стол, положила перед собой лист бумаги и опять задумалась.
— Знаешь, — сказала она, не подымая головы, — у меня сейчас такое чувство, будто на дворе зимняя стужа, метель, ночь. И кто-то бредет в степи без дороги, уже обессиленный. Надо что-то делать, бить в набат, поднять всех на ноги…
— Пиши! — сказал Алексей, пододвигая чернильницу. — Пиши!
2
Вечер был теплый и томный, какой бывает на юге Украины лишь в конце августа, когда лето еще не прошло, а осень лишь напоминает о себе своим первым дыханием. Это дыхание чувствуется во всем: в шорохе опадающей листвы, в тонком аромате осоки и перезрелого камыша, в пряных запахах консервного завода, когда ветер тянет с реки.
— Какой вечер, девушки! — воскликнула Люся. — Танцевать бы сейчас до упаду!
— Подождешь до выпускного, всего два дня осталось, — сказала Нина Коломийченко. — Натанцуешься! Груня обещала радиолу притащить. А пластинки у нее знаешь какие? С ума сойти можно!
Они стояли небольшой группой у входа в школу, радостно возбужденные. Только что закончился последний экзамен. Послезавтра они получат дипломы, а потом… Люся особенно чувствовала это «потом». Сестра — первый человек в больнице после врача. Люся спохватилась. Ведь ее ждут.
— Ну, я побежала, девочки! Возьми мои тетрадки, Грунечка.
— Поженились бы уж, что ли, — вздохнула Груня. — Сколько можно женихаться?
— Захочу, хоть завтра поженимся, — сказала Люся.
— Давай послезавтра! — предложила Нина. — Заодно и выпускной вечер и свадьбу отгрохаем. Давай послезавтра, Люська!
— Хорошо, я ему скажу.
— Нет, ты слово дай, что послезавтра. Девочки, пускай она даст слово!
— Так это же не-только от меня зависит. А вдруг он не захочет.