Голос ее дрогнул. Алексею показалось, что она вот-вот разрыдается. И это было бы хорошо. Но она только судорожно глотнула слюну и отвернулась. Алексей растерялся от этого взрыва и от ощущения какой-то вины перед девушкой.
За годы войны ему довелось повидать многое. Он видел, как умирают раненые, видел мертвых и на поле боя, и в лагерях смерти. В лесу под Вильнюсом он видел штабеля трупов: женщин, детей, стариков, переложенных шпалами, приготовленных для кремации. Он видел сожженные деревни, изможденных от голода детишек — кожа да кости. И лица их матерей он тоже видел. Он думал, что эта боль уже в прошлом, и вот сейчас — эта девушка…
«Надо что-то сказать ей, и немедленно, — думал Корепанов. — Что-то очень важное… Но что? Что?»
— Послушайте, Людмила… — начал он и запнулся в ожидании, что она подскажет ему свое отчество.
— Называйте меня просто Люсей, — сказала она.
— Хорошо. Так вот, Люся, во всем виновата война, Люся… Вы знаете, не мы ее начинали, не мы хотели ее…
Он говорил долго о том, почему случилось, что враг забрался так далеко, о суровых законах войны, о стойкости наших людей и в тылу, и на фронте. Ему казалось, что он, наконец, нашел нужные слова и что эти слова звучат убедительно.
Люся сидела чуть согнувшись и смотрела прямо перед собой, в черное окно. Когда Алексей закончил, она продолжала сидеть в той же позе несколько Секунд, потом произнесла, будто подумала вслух:
— Мы — не рабы. Рабы — не мы… Это были первые слова, которым я выучилась в школе по букварю. Они были написаны большими буквами, и я запомнила их на всю жизнь. Это были гордые слова. А когда нас гнали в Германию по осенней распутице, по колено в грязи, я все время повторяла одно и то же: «Мы рабы, рабы, рабы!..»
«Она меня совсем не слушает», — подумал Корепанов.
— Это было почти четыре года назад, Люся, — сказал он.
Она не шелохнулась, только голову опустила чуть ниже.
— Перед войной, я хорошо помню, нам говорили, что если кто нападет на нас, мы будем бить врага на его земле. Нам об этом все время говорили. А как вышло?
Алексей понял: перед ним человек с незаживающей душевной раной.
Иногда, под влиянием различных причин, заживление раны постепенно замедляется, а потом и вовсе останавливается. И никакие бальзамы не помогают. Это уже не рана, а язва. Душевная рана, как и физическая, тоже иногда перестает заживать, превращается в язву. Но с язвой на теле проще. Ее вырезают в пределах здоровых тканей, как злокачественную опухоль. Образуется новая рана, еще большая. Но она зато уже хорошо заживает. А что делать здесь?
Алексей знал: словами сочувствия тут не помочь. Надо как-то встряхнуть, вырвать из трясины воспоминаний, потому что если не вырвать, трясина засосет, и тогда — женская палата в психиатрической больнице на многие годы. А может быть, и на всю жизнь…
— Посмотрите мне в глаза, Люся, — строго сказал он.
Люся повернула голову в его сторону.
— И все-таки вам должно быть стыдно, — продолжал Алексей уже мягче. — Что вы раскисли так, вы, комсомолка?
— Какая уж я комсомолка?
— Да, комсомолка! Что вы залезли в себя, как улитка в раковину? Что вы носитесь со своей бедой, словно вас одну только и обидела война? Кого вы обвиняете в том, что произошло? Народ? Нашу армию? Партию? Они спасли от фашизма не только Европу, весь мир спасли. И сделать это было дьявольски трудно, поверьте. Но мы справились. И не нам копаться в личных обидах и ныть. Надо страну из развалин подымать. Работать надо.
— А я и работаю.
— Этого мало. Учиться надо. Вы сколько классов окончили?
— Перед войной в девятый перешла.
Алексей помолчал.
— В Красном Кресте курсы медицинских сестер открылись. Вот и поступайте, — сказал вдруг. — Полтора года поучитесь — и сестра…
— Мне, мне на курсы сестер? Да кто меня примет?
— Примут, — сказал Корепанов. Он вырвал из блокнота лист бумаги, положил перед, ней. — Пишите заявление.
Люся нерешительно посмотрела на него, придвинула табурет поближе к столу и стала писать. Она писала сначала быстро, потом все медленней, нерешительней.
— Нет! — остановилась. — Какая уж из меня студентка? — И, прежде чем Алексей успел что-нибудь сказать, скомкала заявление, сунула его в карман халата и быстрыми шагами вышла, почти выбежала из кабинета.