— Поворачивай обратно.
— Почему обратно? — спросила Ася.
— Надо с Алексеем поговорить.
Машина развернулась.
— О чем тебе надо говорить с Алексеем? — спросила Ася.
Бритван не ответил. Он сидел, не оборачиваясь, глядел на дорогу.
Вдали уже показались заводские трубы, когда Бритван вдруг опять приказал поворачивать.
Шофер молча развернул машину.
— Ты раздумал? — спросила Ася.
— Я поговорю с ним по телефону…
Глава восьмая
1
Начальник милиции позвонил Корепанову и просил принять меры. Только что у киоска со спиртными напитками задержали одного из больницы, некоего Никишина. Пьяный, нахамил, дежурного милиционера чуть не избил.
— Пришлите кого-нибудь, чтоб забрали, иначе посадим. И одежду пусть ему принесут. Черт знает что!.. В больничных халатах по городу шляются…
Никишин поступил несколько дней назад с обострением. «Принесло его опять», — с досадой подумал Корепанов. Он послал за Никишиным, а когда тот вернулся, пригласил к себе и стал выговаривать. Никишин слушал с улыбкой и все время кивал головой, соглашаясь. А когда Алексей закончил, сказал со вздохом:
— Правильно вы меня тут жучили, товарищ начальник… — Он стукнул себя по лбу и, запахивая разорванный на плече халат, сказал с пьяной горечью в голосе — Называется партизан, в разведку ходил, ни разу не попался, а тут засыпался.
— Идите проспитесь, — поднялся Корепанов. — Мало заботы, так еще…
Забот было много. Приближался Первомай. Алексею хотелось приукрасить больницу. Что ни говори, а в центре города. Колонны демонстрантов проходят мимо.
Цыбуле удалось раздобыть краски для чугунных решеток ограды и побелить главный корпус. Веселый ярко-зеленый цвет старинной массивной ограды радовал глаз. А вот фасад главного корпуса выглядел отвратительно. Огромные бурые пятна уродовали стену. Они темнели над колоннадой у входа, между окнами второго и третьего этажей и под самым карнизом.
— Вы бы со штукатурами посоветовались, что ли, — сказал Алексей Гервасию Саввичу.
— Я уже советовался. Тут ничего не поделаешь. Говорят, камень там вредный — солонец называется. Чтобы эти пятна изничтожить, говорят, надо штукатурку на особый манер готовить: известку на молоке распускать и хорошо бы яиц туды.
— А может, сметаны еще? — спросил Корепанов. — Сметаны и спирту…
— Про сметану разговору не было, — ухмыльнулся Цыбуля, — а вот про спирт намекали. Очень даже ясно намекали. И я так думаю, что спирт лучше яиц и сметаны помог бы. Есть и такой способ: известку в сырых местах отковырять, покрыть битумным лаком солонец и обратно заштукатурить.
— А спирт куда же?
— Штукатурам. Подбодрить, чертяка их замордуй!..
— Надо вертикальное озеленение. Вот в Германии и во Франции есть города, где все дома сплошь зеленью затянуты. Глядишь — не наглядишься.
— Вертикальное озеленение!.. Франция!.. Германия!.. Фу ты!.. — даже сплюнул Гервасий Саввич. — А что мудреного? Ткнул несколько кустов винограда, дикаря-пятилистника, — и вся тебе забота.
— Так давайте ткнем, — предложил Корепанов. — А только не поздно ли?
— Зачем поздно? Самый раз, — каким-то вдруг потухшим голосом произнес Гервасий Саввич и полез чесать затылок.
— А если самый раз, так зачем затылок чесать? Сегодня решили, а завтра взяли и ткнули.
— Ткнуть — это раз плюнуть. Проще простого ткнуть. А вот как оно туды, наверх, полезет? — спросил Гервасий Саввич, указывая на фронтон.
— Кто «оно»? — спросил Корепанов.
— Да отое же самое озеленение. Ему же опора нужна, проволока. А тут знаете сколько ее пойдет — прорва. Где же ее взять, тую проволоку?
— Имею предложение, — услышал Корепанов позади себя голос Никишина и обернулся.
Никишин стоял в ярко начищенных хромовых сапогах, в новом темно-синем фланелевом халате нараспашку и курил.
— Что вы сказали? — спросил Корепанов.
— Имею предложение, — повторил Никишин и спросил: — Колючая не подойдет?
— А где ее взять, колючую? — спросил Цыбуля.
— Так у вас же на складе лежит.
Колючая проволока на складе была. Еще прошлой весной Гервасий Саввич обнаружил ее далеко за городом в старом блиндаже, на участке, что выделен был под огороды для сотрудников больницы. Проволока была. Хорошая, оцинкованная. Но Гервасий Саввич имел на нее свои виды и потому рассердился.