— Какой это дурень из колючей проволоки опору для винограда делать будет? — спросил он. — Она же втрое скрученная.
— А мы с Яшкой в два счета ее распустим, — глядя на Цыбулю, коварно улыбнулся Никишин.
— Мы с Яшкой, мы с Яшкой, — передразнил его Цыбуля. — С каких это пор вы дружками стали?
— А мы давно дружим, — продолжал улыбаться Никишин.
— Давно? А кто его в ополонок толкнул? Из-за кого он кровью харкал?.. А ну сматывай отсюда! Сматывай, чтоб очи мои на тебя не глядели.
— А мне что, — сказал Никишин. — Я могу и уйти.
Он демонстративно попрощался только с Корепановым, отбросил в сторону цигарку, поправил халат и ушел, даже не глянув на Цыбулю.
— Значит, договорились насчет озеленения? — спросил Корепанов.
— Ладно, сделаем, — недовольно произнес Цыбуля и добавил со злостью: — И все оно знает. И всюду оно лезет. Я бы его выгнал к чертовой матери, щоб не позорил партизанского звания. С Яшкой дружит!.. Не с Яшкой, а с этим хулиганом Дембицким спутался. Водку глушат, в карты режутся. Как стемнеет — только его и видели. Вертается под утро. Ночлежку с больницы сделал, сукин сын!..
— Нехорошо это, — сказал Корепанов. — И как он только медаль «За партизанскую славу» получил?
— Медаль он правильно получил, — сказал Цыбуля. — Я его историю хорошо знаю.
В начале войны Никишин попал в окружение, но немцам в руки не дался: бродил по лесам, потом устроился в каком-то селе у солдатки. Побыл у нее недолго, подался домой, в родное село. Там полицаем служил его дружок-однокашник: вместе учились, вместе коней пасли. Никишин возьми и набей тому полицаю морду, а смыться не успел. Попался.
У немцев, как известно, разговор короткий. Собрали они группу бывших красноармейцев, увели к старой каменоломне и пустили в расход.
Никишина оглушило только. Ночью он пришел в себя, выбрался из-под трупов, пробрался задами к бывшему дружку своему, прикончил, а сам — в партизаны.
— Сказки все это, — сказал Корепанов. — Но все равно вы с ним поговорите, предупредите: если так продолжаться будет — выпишу из больницы. Так и скажите — выпишу.
2
За три дня до праздника руководителей и секретарей парторганизаций собрали на совещание. Большой зал областного театра был набит до отказа. Совещание вел второй секретарь обкома Шульгин. Он призывал как можно лучше организовать демонстрацию. Надо, чтобы люди по-настоящему чувствовали праздник.
— Мы еще небогаты, — говорил он. — Мы не можем себе позволить хороших костюмов и фетровых шляп. Но пусть будут цветы и зелень. Участники войны, конечно, — при всех наградах.
Потом он долго еще говорил о бдительности. О том, что враги ничем не брезгуют. Их ненависть обрушивается не только на фабрики и заводы. Вот в прошлом году, например, в одном крупном городе на Донбассе во время демонстрации подожгли больницу. Из больных, правда, никто не пострадал, но праздник был испорчен.
— Так что и вы, товарищи медики, смотрите в оба.
Алексей думал, что поджечь больницу с единой целью испортить настроение — глупо. Скорее всего там просто порядка не было, а случись пожар в будни, вряд ли пришло кому в голову расценивать его как вредительство.
В канун праздника, когда наступает необычная торжественная тишина, появляется неодолимая потребность оглянуться назад, осмыслить прошлое, все неудачи, радости и печали. Это потому, что праздники связаны с чем-то очень важным и значительным, как завтрашний день, например.
Алексей смутно помнил первую в своей жизни маевку. Это было еще в девятнадцатом. Заграничный пароход пришвартован к высокой эстакаде. На рейде, в семи километрах, стояли военные корабли и баржа с пушкой-двенадцатидюймовкой.
Накануне Первомая грузчики отказались грузить немецкий пароход. Но когда повесили двоих у поселкового Совета, вышли на работу все до единого. Вечером батя исчез куда-то. Мать всю ночь не спала. Ходила по комнате, выглядывала в окно, снова ложилась и опять вставала.
А на следующий день утром был туман. Как только рассвело, началась перестрелка. Это отряд Акименко, батиного друга, ворвался в порт. Кто-то верхом на коне взлетел на мост и первым же выстрелом сбил антенну. Это чтобы на кораблях на рейде ничего не узнали. Потом ребята говорили, что антенну сбил Платон Корепанов, Лешкин батя.
«Иностранец» сразу же убрался восвояси, не нагруженный и на треть. И сразу же возникла манифестация. Алексею запомнились люди с флагами. Громкие, радостные выкрики. Все обнимаются, хлопают друг друга по плечу. Отец, в брезентовой куртке, небритый, но веселый, взял на руки его, Лешку, и тоже кричит вместе со всеми. А Лешка с любопытством рассматривает висящую у отца через плечо винтовку. Потом отец передает Лешку матери, а сам подымается на ящик, покрытый красным полотнищем, и что-то говорит, энергично размахивая скомканным в кулаке картузом.