— Нет, эту вы оставьте себе, — говорил он. — С ней нужно еще поработать, перевоспитать: неопрятна и на язык, извините… Возьмем другую, получше.
Штат ушного отделения уже был укомплектован, но Ульян Денисович снова и снова просматривал списки.
— Что вы так долго колдуете? — поинтересовался Алексей.
Коваль сказал, что не может найти сестру-хозяйку.
— А Люся Стоянова?
Ульян Денисович обрадовался. Люся? Лучшей и желать не приходится. Он только не был уверен, согласится ли Алексей Платонович отпустить ее. Но если он сам предлагает…
Все утверждали, что банкет, посвященный открытию нового отделения, удался на славу. Но Люсе было тоскливо. Уж очень ей не хотелось уходить из хирургического. Алексей словно почувствовал, что девушке не по себе, подошел к ней.
— Я на тебя, Люсенька, как на каменную гору, — сказал он. — Сестра-хозяйка — это не просто старшая санитарка. Это — хозяйка.
— Я вас не подведу, Алексей Платонович.
На следующий день Корепанов и Ульян Денисович пошли посмотреть, что делается в ушном. Вновь открываемые отделения обычно заполнялись медленно, по меньшей мере в течение недели. В первый день больше двух-трех человек не поступало… А вот в ушном…
Люсю они встретили в коридоре с охапкой белья, захлопотавшуюся, раскрасневшуюся.
— Восемнадцатый человек поступает, — бросила она на ходу. — Ужас просто. Совсем с ног сбились.
Ульян Денисович с Корепановым только переглянулись.
В операционной их встретил Ракитин. Он готовился к операции.
— Сколько больных должно сегодня к вам поступить? — спросил Корепанов.
— Человек около тридцати, — ответил Ракитин.
— В оперативности вам отказать нельзя, — насмешливо заметил Коваль.
— Я ведь хирург, дорогой Ульян Денисович, — улыбаясь, сказал Ракитин. — А для хирурга оперативность — превыше всего… — Он подошел к операционному столу и, продолжая протирать руки спиртом, нажал носком ботинка на педаль. Стол с легким шумом стал подыматься. Ракитин отпустил эту педаль и нажал другую. Стол стал наклоняться вправо. — Чудо техники! — восхищенно произнес он.
Алексей повернулся к Ульяну Денисовичу.
— Отделение, как видите, на полном ходу, товарищ начмед. Даже операционная работает.
— Ну что ж, не станем мешать, — сказал Коваль, — и пожелаем Юрию Максимовичу всяческих успехов.
Ракитин тепло поблагодарил.
— Какое сегодня число? — спросил, когда они вышли, Корепанов.
Ульян Денисович ответил.
— Ну вот, — сказал Корепанов, — открыто у нас десятое по счету и последнее по плану отделение. Считайте, что организационный период закончился.
2
По требованию министерства Сенечкина отправили в Киев, в клинику медицинского института, на обследование. Потом пришло письмо с просьбой выслать подробную выписку из истории болезни. Вначале это письмо не удивило Алексея: клиника интересуется историей болезни сложного больного — это нормально… Однако он никак не мог отделаться от тяжелого чувства. Кто-то настойчиво хлопочет за Сенечкина, без конца пишет и в обком, и в министерство, и в газеты, обвиняя в халатности его, Корепанова. Эти обвинения, несмотря на свою нелепость, все же тяготили, заставляли тревожиться.
— Не надо волноваться, — успокаивала Марина. — Ведь сделано все, что можно. К тому же это медицинский институт. Там умные люди. Они разберутся. Они не могут не разобраться.
Гастроли театра подходили к концу, и Алексей с тоской думал о том, что будет, когда театр уедет. Марина с каждым днем становилась ему все дороже. Это было хорошее чувство — большое и радостное. Неважно, как называть его — любовь или дружба. И неважно, как оно возникло — сразу или постепенно. Иногда оно разгорается медленно, как костер в ночи. Иной раз вспыхивает сразу, как ночная звезда, что родилась вдруг. Смотришь на нее, как зачарованный, и не можешь насмотреться. И не знаешь, откуда появилась она, эта звезда, из каких глубин вселенной. Что вызвало к жизни ее загадочно теплый огонек. Знаешь только, что это — твой огонек. Это и в самом деле твой огонек. Вскинешь голову — и сразу находишь его в мириадах других, потому что это — твоя звезда. Она не может затеряться. И погаснуть она тоже не может. Ей надо было только родиться, чтобы сразу же стать вечной.
Они часто встречались. Как-то она позвонила по телефону после обеда и спросила, чем он занят вечером. Он рад был ответить: свободен, ничем не занят.
У Корепанова было мало свободных вечеров. Тем дороже они стали теперь: можно было пойти в театр. Он и раньше любил театр, а теперь… Ему было все равно, какое место достанется — в партере, в ложе или на галерке. Ему бы только видеть ее на сцене, а потом ждать у выхода.