Он снова смеётся. Пиао затягивается. У сигареты вкус чего угодно, кроме сигареты.
— Парень знает своё дело туго.
— Лучший в классе, пацан — мозг. Силён на голову, зато снизу никакой…
Яобань хватает себя за промежность, улыбается. И сигаретой подпаливает китель.
— Твоя противоположность?
Шишка кивает, смех его неловко гаснет. Ему польстили или оскорбили? С Боссом никогда не скажешь наверняка. Убрав руки с промежности, он разглядывает ожог на кителе. Тот вольготно расположился среди толпы собратьев.
— Иди звони ему. Скажешь, мы за ним заедем. Где он живёт?
— На улице Вэньань. Но зачем?
— Через час, на Сицзан Лу. На мосту, где он пересекает Усонцзян.
— Но зачем он нам нужен?
Старший следователь выбрасывает недокуренную сигарету в окно. Кладёт потную алюминиевую монетку в пять фен в руку Яобаню.
— Иди звони. И пусть берёт с собой всё, что нужно для вскрытия трупа. Тебе всё ясно?
— Босс, но у него же нет прозекторского опыта. Он же гинеколог!
Пиао тянется через него и распахивает ему дверь. Шишка понимает, что дальше спрашивать бессмысленно. Он уже на полпути к таксофону, когда старший следователь кричит ему.
— И скажи, пусть помалкивает. Мы уже выловили из Хуанпу недельный план по трупам.
Начинается дождь. Нормальный дождь, вроде бы вялый, мелкий, но как-то умудряется за пару секунд промочить всё, до чего дотянулся. Яобань бежит по доскам, его жопа болтается, как матрос в гамаке во время шторма. Крупная мишень. До таксофона он добирается мокрым насквозь. Бурчит.
— Надеюсь, ему не придётся ждать нас под дождём…
Продолжает ворчать. Ему за шиворот катятся тяжёлые капли. Влага просачивается через тонкий китель. С бурчанием он набирает номер.
Дождь прекращается, едва Яобань вешает трубку и идёт назад к фургону. Утирая рукавом широкий лоб. Рукав размазывает больше воды, чем вытирает.
— Заебись, — комментирует он.
Улица Янгао огибает Деловую Зону Падун, теряясь в тени. Небоскрёбы, частью достроенные, частью нет, образуют её зазубренный край. Как тупые иглы, тянущиеся к беременным облакам.
— Как зовут?
Пиао поправляет зеркало заднего вида, разглядывая внутренности фургона; вопрос скопился у него на бровях и направлен на двух сотрудников БОБ, неловко, мучительно взгромоздившихся на сваленные гробы. Те не отвечают. Старший следователь впервые обратился к ним с того момента, как они отъехали от берега Хуанпу. Шишка ненавидит молчание так же, как переваренные макароны. Как женщин с золотыми зубами. Он отвечает вместо них.
— Старого пса — Синь. Щенка — Вэньбяо.
Пиао опять смотрит на дорогу, на главную артерию нового района… пылающую фонарями, но лишённую тока жизни. Чувствует, как морщится, когда фары выхватывают зелёный отсвет риса-падди, раздавленного в острых зубах бетонных пиков. Древний и новорожденный, он молчаливо борется с тяжёлой техникой и потоком долларов.
…но это рис всегда будет питать рабочую силу, помогать нам в Великом скачке вперёд, создавать…
Интересно, есть ли в новой эпохе место для таких слов, как рисовое поле? Будет ли ему где расти, чтобы выполнить обещание? Тени углубляются, и они въезжают в пространный тоннель темноты.
— Считайте себя на специальном задании. Это значит, что вы отчитываетесь только передо мной. Рассказывать о том, что вы видели, запрещается. О том, что слышали — тоже. Ни о чём, что может относиться к этому делу. Ни с кем. Это доступно?
Он смотрит в зеркало. Сидящие в фургоне кивают как собачки, показывая, что им всё понятно.
— Отныне и пока дело не закрыто, ваши глаза, уши и мысли принадлежат мне…
И снова стреляет глазами в зеркало. Те опять кивают. Яобань хорошо поработал. Они ему подходят. Седой старый пёс, спит и видит себя на пенсии. Пахнет трубочным табаком и газетами трёхдневной давности. И щенок, молоко на губах не обсохло. Слишком старый и слишком молодой, чтобы Служба Безопасности или Партия решили завербовать их в информаторы.
—..и никому не рассказывать об этом деле. Никому. Даже жене.
Синь кивает. Вэньбяо поднимает руку, как в школе, когда хочешь выйти в туалет.