Традиции умерли, старик — и все мы теперь в жопе.
— Пол?
Доктор краснеет, улыбка его киснет.
— Какого пола те восемь человек, доктор, кого покинула жизнь?
— Одна женщина. Семь мужчин.
Семь мужчин. Даже маска безмятежной улыбки не может спрятать шок, потрясение, которое растеклось по лицу Ву от цифры семь. Старший следователь знает, какие слова гремят сейчас в голове старика… слова, которые уже свисают с уголков его собственных губ.
В местности Сюнь есть источник один —
Много несёт он студёной воды.
Семь сыновей нас, а мать и теперь
Тяжесть несёт и труда и нужды.
Семь, символ абсолютного преуспевания. А думали ли убийцы про ту же самую поэму из Книги песен?
Когда они резали жертв на куски, сковывали их вместе и опускали их в тёмные воды Хуанпу, может, они тоже шептали слова…
Южного ветра живителен ток…
Южного ветра живителен ток…
Его колотит. Пиао складывает руки на груди в попытке справиться с дрожью.
— Что ещё у нас есть? Время, причина смерти? Мысли о том, как определить их личности? Давайте, доктор, удивите меня.
Ву неловко поёжился. Холод, грязь. Заползает в ботинки, и в его душу. Он вспоминает о резиновых сапогах в кабинете. Думает о цепях. О трупах… и чёрных, бескровных дырах в них. Эти дыры притягивали его сознание, как ушко иголки зовёт нить.
— Ничем не могу вас порадовать. Я доктор. Учёный. Не грабитель побережий.
Пиао выходит из теней. Лицом к лицу с Ву. Старик воняет нафталином и поражением. На губах его перечный соус и липкие слова. Глядя вглубь его… он видит страх, плещущийся на дне его глаз. Почти чувствует его вкус. Узнает его. И понимает, хотя и не хочет. Никогда не хотел…
— Что это, Ву, вы видели подобное раньше? Есть какая-то информация?
Доктор издаёт вымученный смешок; безрадостное веселье стягивает кожу его лица, будто стальные заслонки встают на место.
— Уважаемый Ву, не трахайте мне мозги, не надо вот этого. Вы же что-то знаете, я прав? Ну?
Ещё один смешок. Один звук. Кромка стекла по кромке стекла. В его глазах нет ничего кроме тайны и корней неизвестного страха. Пиао делает ошибку и кладёт руку на тощее плечо доктора, преодолевая физическую пропасть этикета… и тут начинается. Злость Ву выплёскивается. Страсти летят на милость стихий. Старик шипит. Тихим голосом. Для ушей одного следователя.
— Я отказываюсь от этого дела. От этих трупов. Я не буду их исследовать ни здесь, ни где бы то ни было. В свою лабораторию я их не возьму…
Глаза его сужаются, и голос тоже. Слова с жаром паяльной лампы вгрызаются в щёку старшего следователя.
— …передайте это дело, Пиао. Передайте его, как я. Вам незачем во всё это лезть.
— Незачем? Там восемь трупов лежат в грязи! Семь сынов и одна дочь, которых оставила жизнь. А вы — не хуй собачий, вы — старший консультант полицейского департамента. И это ваша работа — ковыряться в трупах… но только не в этих? Вы хотите сказать, Ву, что вы знаете что-то о таких убийствах? Официальные убийства, санкционированное умерщвление… передать дело в СБ, федералам, партии?
Икнув от нервов, Пиао понимает, что рукой до сих пор держится за плечо доктора; и чем злее он становится, тем сильнее стискивает его. Он убирает руку.
— Вываливайте всё, что я вижу на дне ваших глаз, или ждёт вас высокий дом и долгое падение…
— Вы не смеете мне угрожать, старший сле…
Вонзается, как острый нож в жирную свинью.
— …говорите, или помогите… — Щекой к щеке. Губами к уху. Дыханием к дыханию, — …или можете начинать отращивать крылья.
Улыбка Ву превращается в гримасу, будто он наступил в кучу говна.
— Пиао, опасный вы человек. Вы поднимаете волну там, где не стоит. Смотрите, следователь, тот, кто не умеет плавать, может и утонуть в волнах.
— Как это романтично, доктор, только объясните, какого хуя это всё значит.
— Это значит, старший следователь, что вам надо бы уходить. Как вы поступали раньше. Как все мы поступали раньше. Уходить. «Тот, кто выковал меч свой и точит его, скоро даст ему волю».
Ву медленно отошёл от причала, полосатые тени пролегли на его лице, когда он поднимался на набережную к Бунду. На своём утомительном пути вверх он прошёл мимо Яобаня.
— Ни хуя себе скорость, док. Что, можно грузить их?
Старик поднял руку и жестом послал его подальше, будто отмахнулся от назойливой мухи. Улыбка застыла у него на лице. Он отводил глаза. То ли он вглядывался в себя, то ли в тёмный горизонт. И шёл дальше. Прожектора заливали всё яростным белым светом. Тени мельтешили, формы текли. Недоношенный рассвет. Старик унёсся прочь, вдавив педаль газа в пол.
— Хуя себе, Босс, что это с нашим маразматиком? Вот уж не думал, что он когда-нибудь так перепугается трупаков. Мне казалось, он уже всё на свете повидал…
— Да уж…
Пиао отошёл от причала. Тень, свет, тень, свет… у него в глазах. Он шёл по следам старика.
— Что тут было-то, Босс?
— Было то, что наш досточтимый доктор не собирается работать с нашими лежащими в грязи друзьями…
Старший следователь харкнул по ветру, в сторону трупов.
— …и пальцем их не коснётся. Он что-то знает, и отказывается даже обследовать их.
— А что, у него есть такое право? Отказаться вскрывать труп?
Грязь всё глубже. Пиао идёт впереди, Шишка следом. Слабая вонь говна штурмует их ноздри.
— Есть или нет, а он отказался. И что теперь делать? Восемь трупов, и даже некуда их увезти. Неясно, ни кто они такие, ни как умерли… а если уж человек с репутацией Ву отказывается с ними работать, остальные точно соскочат.
— Пиздец. Но вы же не имеете в виду Шефа?
Грязь заливает ботинки и пачкает штаны. Чёрная, отполированная столбами белого света.
— Слушай, деревенский паренёк, не хочу своими руками лишать тебя иллюзий, с этим прекрасно справится и работа, но Шеф Липинг, как любой начальник отдела полиции, в первую очередь политик, а уже потом полицейский. У него больше мохнатых лап в разных лагерях, чем у сороконожки. Если он почувствует запах Партии, как чувствую его я… или если не увидит возможности слупить с кого-нибудь денежку, он бросит это дело в помойку. Если понадобится, вместе с нами.
— Босс, а вы ведь циничный ублюдок?
Грязь всё глубже. Пиао по-прежнему впереди, Шишка за ним. Оазис слепящего света. Он поворачивается лицом к косоглазому детективу.
— Если это необходимо для выживания…
Снова он плюёт в сторону трупов. Ветер подхватывает его начинание, плевок почти долетает до тел.
— …так что цинизм полезен для здоровья. Как бы хотелось дать этот совет вот им.
Секунды молчания, размеченные лишь отзвуками первых машин на Шаньсилу.
— Может, ну его на хуй, это дело?
Пиао смеётся. Одноразовый смешок. На такие смешки нанизана его жизнь и карьера.
— Почему бы и нет? Что такое восемь трупов для города в тринадцать миллионов. К тому же ко мне в холодильник восемь человек не влезут.
— Ко мне тоже.
Оба смеются. Яобань громче. Смех его плывёт, как отвязавшаяся лодка. Старший следователь завидует человеку, который не потерял ещё способности так смеяться.
— Сделать вид, будто мы пахали… собрать предварительное заключение, а потом спихнуть дело. Например, на СБ. Ещё одна папка в картотеке…
Шишка кивает, даже как-то яростно.
— …пусть сначала отработает фотограф, а потом надо перерыть грязь, вдруг где что найдут. Связаться с больницами. Для начала попробуй № 1. Хуандун на Сучжоу Бэйлу. Может, они возьмут пока трупы. Если откажутся, звони в Цзяотун, ещё можно попробовать в Университет Фудань. Ещё Академия наук в Сехуэй. Короче, найди место, где без тысячи вопросов примут тела.
Гораздо увереннее идёт Шишка к машине. На губах его подрагивают вышептываемые слова, снова и снова, как у попугая с психическими отклонениями: «…принять тела, и без тысячи вопросов… место, где их примут, и без вопросов…»
Перед лестницей он останавливается, смотрит через плечо на старшего следователя. Силуэт, выброшенный на безлюдный берег, в грязь и мусор.