– Что вы себе вообразили?
– Не стоит изображать святого. Я знаю все, Морис, я несколько ночей провела в саду, наблюдая за вашими акробатическими трюками на пожарной лестнице. Вы удовлетворены?
Я опустил голову, сгорая от стыда.
– Вот почему я не хочу, чтобы она играла эту роль...
Наступило напряженное молчание. Мне хотелось, чтобы Мов поскорее ушла, но она не торопилась. От окурка первой сигареты девушка прикурила новую.
– Мов, я хотел бы вам все объяснить...
Девушка молчала, всем своим видом показывая, что объяснения не имеют смысла.
– Ваша тетя – актриса, которой свойственны причуды. Все великие актеры таковы, они не похожи на обычных людей. В том, что на нее произвела впечатление моя молодость и она позволила себе увлечься, нет ничего удивительного и тем более постыдного. Вам бы следовало это понимать. Я вовсе не собираюсь пытаться обелить себя в ваших глазах. Это невозможно. Вы правы, Мов, я всего лишь мелкий карьерист, не захотевший упускать выпавший на мою долю шанс... Но даже если я и не люблю вашу тетю, то восхищение, которое я испытываю по отношению к ее таланту, с лихвой компенсирует любовь...
Мов решительно поднялась со стула.
– Я явилась сюда не для того, чтобы присутствовать на вашем сеансе самоанализа, Морис. Я лишь хотела предупредить: если Люсия возьмется играть эту роль, я уйду из дома. Она меня больше не увидит... Вот и все.
– Послушайте, какого черты вы прицепились к обычной работе? Ваша тетка – актриса, ее профессия состоит в том, чтобы играть самые разные роли! Ее жизнь не изменится от того, сыграет она в фильме роль моей матери или нет!
– В данном случае очень даже изменится. И вы это понимаете не хуже меня. Весь расчет Блонваля построен на пикантности ситуации. Он рекламирует свой фильм, раздувая скандал...
Мов нервно передернула головой.
– Какое отвращение у меня вызывают люди!
С этими словами она покинула мою комнату, оставив дверь открытой.
Утро я провел очень скверно. Мы завтракали с Люсией вдвоем. На вопрос, где Мов, Феликс сообщил, что мадмуазель укатила на своем авто. Я решил, что представился удобный случай рассказать Люсии о беседе с ее племянницей. Люсия задумчиво слушала. Когда я закончил, она тихо сказала:
– Значит, без пересудов не обошлось?
– Как видите!
– Ну что же, тем лучше. Ну и дьявол этот Блонваль! А я еще рекомендовала тебе его как лучшего в своей профессии!
Реакция Люсии поразила меня. Я ожидал потоков слез, биения в грудь, отказа от роли. Актриса была невозмутима как никогда.
– Люсия, мне кажется, ваша племянница жестоко страдает от возникшей ситуации...
Не говоря ни слова, актриса обняла меня за шею и принялась, по своему обыкновению, покусывать за ухо. Я решительно отстранился.
– Необходимо что-то делать...
Ее взгляд стал пристальным, почти недобрым.
– Мов – всего лишь наглая соплячка, не имеющая ни малейшего права меня судить. Я запрещаю ей совать свой нос как в мою работу, так и в мою личную жизнь...
– Но она сказала, что покинет вас, если...
– Отлично! Пусть убирается! Я никогда не позволю, чтобы семнадцатилетняя девчонка учила меня жить.
Все мои доводы были бесполезны. Люсия со знанием дела, в стиле американского кино, поцеловала меня в губы. Как ни старался я подавить тошноту, воскресив в памяти один из образов ее героинь, ласка была невыносима.
Я пытался осторожно высвободиться.
– Да, кстати, мне сказали, что сегодня будет готов окончательный вариант текста.
Услышав о работе, она понемногу успокоилась.
– Тебе необходимо браться за дело немедленно, Морис. Ты должен выучить свой текст за неделю. Мы не будем работать от эпизода к эпизоду, как другие. Когда я в первый раз скажу "мотор" – все должны будут знать свои роли целиком, и каждый вечер после съемок я буду объяснять мизансцену на следующий день...
Люсия раскраснелась от возбуждения. Эта женщина жила только для самой себя. Ее искусство было от нее неотделимо.
Мы еще довольно долго говорили о нашем фильме, но, рассуждая о репликах и мизансценах, я видел перед глазами убитое горем лицо Мов, ее сигарету, которую она неумело курила, кашляя и плача от едкого дыма.
7
В этот вечер Люсия собиралась взять меня на генеральный прогон, но, обеспокоенный отсутствием Мов, я попросил у нее разрешения остаться дома, наврав, что мне не терпится прочитать только что полученный сценарий. Актриса, приняв эти слова за чистую монету, восхитилась моим прилежанием и позволила мне не сопровождать ее.
– Как хочешь, мой дорогой муженек!
Меня бесило подобное обращение, слыша которое я всякий раз вздрагивал, как от удара. Люсии это было прекрасно известно, но она при каждом удобном случае обращалась ко мне именно так, причем прилюдно, словно ей доставляло удовольствие меня злить. Ее бесстыдство удивляло меня. Можно было подумать, что она специально выставляет напоказ наши отношения, делая их достоянием общественности. Видимо, женщина гордилась тем, что у нее восемнадцатилетний любовник, словно это значило больше, чем ее актерские достижения.
Когда актриса ушла, я действительно взялся за сценарий, но полностью сосредоточиться на чтении был не в состоянии, так как прислушивался к малейшему шуму, надеясь, что это наконец возвратилась Мов. Утренняя сцена потрясла меня, и весь день я не мог избавиться от ощущения тревоги.
До сего времени между мной и Мов существовало негласное соглашение о невмешательстве в личную жизнь друг друга. Не испытывая взаимной приязни, мы тем не менее вполне уживались, не выходя за рамки приличия. Свое презрение на мой счет племянница Люсии позволяла себе выражать лишь ироничными взглядами и изредка – двусмысленными замечаниями.
Около десяти часов вечера, когда я дочитывал последнюю часть сценария, вдруг зазвонил телефон. Внутренний голос подсказал мне, что это Мов. Феликс подтвердил мое предчувствие, сообщив, что Мов хочет со мной поговорить.
У девушки был странный хриплый голос, гораздо ниже обычного. Она спотыкалась на каждой фразе. Казалось, ей требовались невероятные усилия, чтобы выстроить слова в нужном порядке.
– Это вы, Дон Жуан?
– Мов, да вы пьяны!
– А кто нынче не пьян, благочестивый друг мой?
– Но это же стыдно!
– Только не нужно проповедей, приберегите их лучше для себя...
Я не знал, что ей на это возразить. Мов хрипло засмеялась.
– Скажите-ка, Морис, вы разговаривали со старухой?
Я даже подскочил от возмущения.
– Прошу вас, Мов, говорить о вашей тете уважительно!
В трубке послышался громкий хохот.
– Вы сами ее боготворите, от меня требуете, чтобы я ее уважала, это уж слишком! Признайтесь, Дон Жуан, вы проповедуете культ стариков?..
– Люсия далеко не старуха, и вам это отлично известно.
– Ну конечно, это свежая розочка из сельского палисадника! Лучше скажите, вам удалось ее переубедить?
– Я говорил с ней на эту тему.
– И какова реакция?
– Гм...
– Она ответила вам отказом. Ей наплевать, что я страдаю от ее капризов. Она...
Мне показалось, что я услышал приглушенные всхлипы, и заорал:
– Алло!
Мов не отвечала.
– Мов! Алло! Ответьте мне, я вас умоляю.
Легкий вздох подтвердил, что она все еще у телефона.
– Где вы находитесь?
– В кафе на Сен-Жермен-де-Пре.
– Одна?
– Нет, с приятелями.
– Как называется это кафе?
– "Под хмельком".
– Я сейчас за вами приеду!
– Это невозможно!
– Почему?
– Потому что, во-первых, я не желаю отсюда уходить, во-вторых, это закрытый клуб, вас сюда не пропустят.
Она неожиданно повесила трубку. Я секунду подождал и сделал то же самое. От телефона я отошел с твердым намерением привезти Мов домой любой ценой. Быстро оделся и вышел из дома. Поблизости не было стоянки такси, и мне пришлось довольно долго идти пешком, прежде чем удалось остановить машину. Ночь была тяжелой и мрачной, небо затянули грязные облака. Шофер не знал, где находится нужный мне клуб, и мы долго колесили по кварталу Сен-Жермен, пока не наткнулись на старого усатого полицейского, который дал нам необходимую информацию. По его презрительному тону я понял, что посетители этого клуба не пользуются у него большим уважением.