Вильгельм замер. Годы дознаний, поисков единственного зерна истины среди плевел лжи внезапно взяли своё, успокаивая и возвращая ясность мысли.
«Ну конечно! Это же заговор! Как я сразу не подумал?! Но чей? Размазни Теобальда и этого деревенского громилы с перегаром? Против него, любимого дознавателя епископа Линкольнского? Но с какой целью? Или они – лишь орудия тут? Кто мог их подкупить?..»
Мириады возможностей, врагов, завистников, конкурентов заполонили разум, толкаясь, выстраиваясь в самых прихотливых сочетаниях. Но какие бы варианты ни выпадали, одна и та же мысль упрямо приходила снова и снова: «А если я и вправду стал колдуном?». И тогда всё возвращалось на круги своя: отрицание, страх, отчаяние…
Господи, за что?!..
Стоп.
Внезапно всё показалось таким простым, что Вильгельм рассмеялся – и не перестал хохотать, пока смех его не сорвался на лающий плач и не стих.
Глаза. Надо всего лишь увидеть свои глаза. Но как? На самое завалящее зеркало в этом курятнике денег нет и не будет еще триста лет. В отражении в воде? Он зажёг свечу трясущимися руками, поставил у края шайки, заглянул в чёрную, подрагивающую от лёгкого сквозняка воду… Ад и Преисподняя! Не видно ничего!
Он попробовал переставить свечу, подержал ее за головой, внизу… Тщетно. Тогда он распахнул ставни и попытался уловить поверхностью воды свет тусклой луны. Опять без пользы. Опустившись на пол, Вильгельм бессильно откинулся на стену и закрыл глаза, не чувствуя вливающегося с улицы холода. Что делать? Как ещё он может проверить свой приговор? И тут новая мысль пришла ему в голову. И как он не догадался раньше!..
Дознаватель вскочил, отлепил свечу от края шайки, и выбежал на лестницу.
- …Клянусь, Тео. Мы сделали всё, что могли, - не поднимая взгляда от стиснутых кулаков, проговорил кастелян.
Закопченные своды кухни, ее очаги, полки и столы, вокруг которых днём кипела жизнь, терялись ночью во тьме, разогнать которую единственной свече было не под силу.
- Я верю, Дик, - кивнул Теобальд, вперившись в кружку с элем, так и не початую. Тарелка с нетронутым мясом – медвежатиной – стояла рядом. – Я знаю. Вы… были… добрыми друзьями с Эдом.
- Я свою жизнь бы отдал за Эдберга, и за Адель тоже, она ведь сестра мне! – если б!.. – сэр Ричард осёкся, глотая вставший в городе ком, но тут же заговорил, лихорадочно разрывая хлеб на мелкие кусочки: - Мы зашили их раны, нанесли мази, запаривали травы, поили всеми снадобьями, которые только мог измыслить наш лекарь – но им становилось всё хуже и хуже. Тогда кто-то вспомнил про чудесницу в Кольбеке, пленницу сэра Гарольда. Я хотел уже ехать за ней сам, как пришло известие о том, что она… что… вы…
- Что я, - тихо договорил за него секретарь. – Что я убил своего старшего брата… и его жену.
- Не ты! И ты же не мог знать! И де Гало была ведьмой, а это грех! Да! Но… Она помогла стольким людям… что, наверное, на небе Христос Спаситель в милости Своей простит ей все грехи до последнего.
- Если они были, - еле слышно прошептал Теобальд.
- Что? – не расслышал кастелян.
Из дальнего угла донёсся стон.
- Бранда скулит.
Секретарь взял огарок со стола и пошёл к ней. Ричард за ним.
Собака уставилась на человека уцелевшим глазом и еле слышно взвизгнула. Чувствуя, как жалость сжимает сердце, Теобальд, не зная сам, зачем, наклонился и положил пару пальцев ей на голову: для ладони среди засохшего кровавого месива места не нашлось.
- Ну, что с тобой, псина? Болит? Болит… Бедняга… Не болей, лохматая… Ты хорошая… верная… хозяина защищала… Поправляйся, зверюга. Живи. Пусть всё будет хорошо.
- Будет… К утру, - страдальчески поморщился кастелян.
- К утру… - эхом пробормотал секретарь и покачнулся.
- Ты чего? – Ричард еле успел поймать его и свечу.
- Голова… закружилась внезапно… Даже в глазах потемнело…
- Ты ночью спал? Нет? Иди, приляг.
Теобальд выпрямился: в неровном свете крошечного язычка пламени осунувшееся лицо его над чёрной сутаной выглядело мертвенно-бледным, словно смотрел он на мир с той стороны жизни.