- Сам иди спать, дружище. Утром встретимся в часовне.
- Сперва провожу тебя, - пробормотал кастелян, обхватил друга за плечи, и они вышли во двор.
Едва дверь за ними закрылась, как распахнулась другая, ведущая из коридора. Язычок другой свечи поплясал от резкого движения створки и встал, как солдатик. Вильгельм торопливо двинулся вдоль стены, вздрагивая от гулкого эха шагов и вглядываясь во все проёмы и ниши – но долго искать не пришлось. Собака недвижимо лежала в том же положении, что вчера, и только редкое рваное дыхание выдавало, что она еще жива.
- Не сдохни, тварь Божья, раньше времени!
Дознаватель торопливо опустился перед ней на колени, дотронулся до мохнатого, в иглах запёкшейся крови плеча, и застыл. Что он должен был делать, чтобы исцелить ее? Говорить какие-то слова? Стараться внушить ей свою волю? Передать мысли? За людей он молился, но это же люди…
- Живи. Живи, собака, - чувствуя себя последним идиотом, начал он. – Пусть твои раны затянутся. Кости срастутся. Внутренности встанут на место. Боль уйдёт… Живи… живи… живи…
С трудом подбирая слова, которые, он надеялся, сработают – но еще больше надеялся, что не сработают – он не отрывал взгляда от волкодавши.
Ничего.
То же дыхание, тот же вид груды мяса, шерсти и костей, которые не очень старательно сложили в форме собаки, та же неподвижность… Зажав в кулаке подсвечник и ни на секунду не умолкая, дознаватель лихорадочно шарил глазами по ее бокам, голове, морде, животу… Ни единого изменения. В конце концов повторение одного и того же стало претить. Сколько можно?! Видно и так – он не колдун!
Это был единственный оправдательный приговор в его практике, вынесенный, к тому же, собакой. Ужас пережитого, финальная нелепость ситуации и все ее последствия – для тех, кто ее создал – обрушились на него волной облегчения, настоянного на ярости. Дрожа и едва не теряя сознание, Вильгельм отнял руку от плеча волкодавши, навалился на стену, закрыл глаза и затрясся в мелком смешке на грани истерики. Ах, Теобальд… Ах, ублюдок… Да ты не знаешь, с кем… кому… Я ж тебя… как эту собаку… Ты ж у меня…
Собака вздохнула. Недовольный Вильгельм зыркнул на нее – и прикусил язык. Подняв голову, она с упрёком смотрела на него – а морду ее, вместо воспалённой плоти, покрывали свежие шрамы.
Смех колом застрял в горле дознавателя. Не веря глазам, он поднял свечу, и рука его задрожала. Шрамы. Везде. По всему телу. Чёртовы шрамы!!!..
- Сгинь… сгинь… сгинь… - внезапно онемевшими губами зашептал он, просто, чтобы что-то сказать. Других слов у него не оставалось. У него не оставалось больше ничего. Карьера, планы, связи – всё, что было для него значимо, что держало его мир, как слоны у язычников, рассыпалось под ногами в пыль, и он почти физически ощутил, как падает вместе с обломками своего будущего в бездну.
В ад.
- Убирайся! – сипло взвизгнул он и замахнулся подсвечником. Пламя погасло, погружая всё в непроглядную тьму.
- Убирайся… в Преисподнюю… убирайся… - зашептал он неизвестно кому, сползая по стене. – Убирайся…
Всё, что рисовалось ему перед внутренним взором этим днём, утром следующего станет реальностью. Позор. Пытки. Смерть. «Бежать!» - промелькнула последняя искра борьбы – и погасла. С таким глазами не убежишь далеко. Да и куда? И зачем? Провести короткие остатки жизни в роли зайца, по следам которого идёт свора, умирая от страха каждую секунду? «Но я не виновен!..» прозвучало в мозгу фальшиво и безнадёжно, оставляя после себя эхо: «…виновен… виновен…».
Вильгельм опустился на пол, закрыл лицо руками, съёжился и замер. Жизнь кончилась. Остались развалины. Отчаяние сковало его, лишая воли двигаться и мыслить. «Лежать во тьме… всегда… пока не исчезну…» Неизвестно, за какие провинности Господь отвернулся от него, оставляя пустое сердце, пустую душу и пустую жизнь.
Что-то холодное и мокрое ткнулось ему в щёку. И не успел дознаватель испугаться, как его обдали горячее дыхание и запах псины.
«Убирайся…»
Собака не ушла. Мало того, она растянулась во весь рост рядом с ним, положила свою тяжёлую голову ему на руку – и что-то горячее и шершавое нежно коснулось его лица – раз, другой…
- У…бирай…
Она вздохнула, заскулила тихо, и прижалась своей мохнатой щекой к его щеке.