- Главы девятнадцать и двадцать! Я знаю! Но что, если это дар не Врага, но Господа нашего?
- Дары Господа получают святые после десятилетий служения, - строго нахмурился дознаватель. – А эта шлюшка…
- Не по своей воле! – с неожиданной злостью вскинулся Теобальд. – И цель Врага – навредить! А что де Гало, и те, другие, сделали людям во вред?!
- Человек всегда найдёт, что сделать во вред другим людям, - криво усмехнулся Вильгельм. – И чем больше его возможности, тем больше вред.
- И какой же вред причинила эта девочка изгнанием хворей своим прикосновением?
Секретарь понимал, что говорит непоправимое. Если бы Эмма не была так похожа на Лисичку, если бы эти три дня он не был свидетелем допросов ее и тех, кого она излечила, если бы крамольные мысли не закрадывались в голову последние месяцы всё чаще, если бы… если бы… Языки пламени, с рёвом возносившиеся к серому провалу неба, точно вытягивали из него копившиеся всё это время слова, о которых он начинал жалеть сразу, как только они срывались с губ. Однако остановиться он уже не мог.
- Давайте тогда жечь всех травников, повитух, зубодёров!.. Де Гало знатного происхождения! Отчего было не сослать ее пожизненно в монастырь?!
- Оттого, Теобальд, что жена сэра Гарольда – племянница графа Линкольна, и ей не по вкусу жеребячество мужа, - Вильгельм покосился на дебелую даму, вцепившуюся в перила помоста и жадно впитывавшую каждый миг своего торжества. – Епископ просил… с пониманием отнестись к ее переживаниям. Таким образом, смерть любовницы сэра Гарольда увеличивает благосклонность графа Линкольна к нашему епископу, его благосклонность ко мне, мою – к тебе, и укрепляет семью. В выигрыше все.
- Кроме Эммы де Гало!
- А что тебя смущает, Теобальд? – дознаватель смерил его циничным взглядом зелёных глаз, всегда отчего-то напоминавших секретарю болото весной. – Это политика, от которой Церковь неотделима. Это жизнь.
- Это… мерзость! Когда меня направили к дознавателям, я думал, что как архангел буду с пламенеющим мечом в руках защищать добрых христиан от козней Врага, а не отправлять невинных на костры! – выпалил Теоблальд и замер, потеряв дар речи от собственной дерзости. Если бы, если бы, если бы!..
Вильгельм медленно отвернулся. Ноздри его гневно раздулись, лицо закаменело. Последующие слова дознавателя, относимые ветром с помоста, были почти не слышны – но лишь почти.
- С таким мировоззрением, секретарь, твоё место не при дворе епископа, а в захолустном монастыре. После нашего возвращения в город у тебя будет один день, чтобы собрать вещи и привести в порядок дела.
Холодные слова дознавателя хлестнули как плеть. Мгновение – и из правой руки Вильгельма он превратился в изгоя. Но самым обескураживающим для секретаря стало непонимание, чего в его смятении было больше: отчаяния или радости. Радости, что в его жизни больше не будет сожжённых людей.
Вильгельм не ушёл, пока не догорели последние дрова, и обугленные остатки столба и человеческого тела не рухнули на мостовую, рассыпая искры и распугивая скучившихся зевак. Ветер бросал ему в лицо едкий дым с тошнотворным привкусом, пропитывая сутану, выгоняя слёзы из глаз, а он стоял, неподвижный и прямой, не сводя взгляда с места последней встречи Эммы де Гало с так любившим и ненавидевшим ее городом. Над пепелищем кружило дьявольской каруселью хриплое вороньё.
Теобальд тоже выстоял до конца казни, ссутулившись, медленно перебирая чётки и не глядя на хрупкую фигурку, быстро потерявшую человеческое обличье. В этот пасмурный день не только тело Эммы отправилось дымом к небесам. На дальнем краю помоста, молча играя желваками и раздувая ноздри, не пропустил ни секунды угрюмого зрелища сэр Гарольд. Кому был адресован его бессильный гнев, догадаться было сложно. Жене? Графу Линкольну? Церкви? Судьбе, лишившей его юной возлюбленной и бросившей тень пособника колдуньи на него самого? И вряд ли ему становилось легче от того, что Эмма – с нежданно посеревшими белками и пропавшими радужками – не первая, и может, не последняя.
Если припомнить, повальное обращение благочестивых доселе англичан к дьяволу началось не внезапно. Сперва пошли знамения, необъяснимые и тревожные: пчелиный мор, рыбы, выбрасывающиеся на берег, птицы и летучие мыши, разбивающиеся о стены домов… И едва успел епископ Линкольнский постановить, что это не иначе, как сам Враг запускает грязную лапу в дела человеческие, и в храмах пошли службы о заступничестве, как с рыбным обозом до Линкольна добрались слухи о колдуне, глаза которого пропали за одну ночь, а он, не ослепнув ничуть, обрёл силу двигать вещи, не прикасаясь к ним.