Когда в мыльню вошёл Теобальд, бледный и угрюмый, стягивая на ходу трясущимися руками грязную сутану, вода в бочке почти остыла, а дознаватель осушал себя широким льняным полотном. На лавке была навалена куча одежды из запасов сэра Ричарда, не новой, но чистой, под лавкой – мягкие домашние сапожки. Не обменявшись ни словом, ни взглядом, священники продолжили каждый своё дело. Одевшись, Вильгельм вышел, захлопнув за собой дверь под сдавленный вдох секретаря, погружавшегося в холодную воду.
Сэр Ричард, кастелян Глейдона, массивный брюнет лет тридцати с опухшим лицом, перепаханным старыми шрамами, как поле бороздами, встретил дознавателя во дворе и повёл на кухню ужинать. Очаги уже были погашены, слуги ушли спать, но на крайнем столе их поджидал хлеб, нарезанный толстыми ломтями, гора холодного мяса на блюде, козий сыр и кувшин эля. Хозяин разлил по кружкам питьё, рассёк головку сыра и положил перед гостем нож для еды.
- Милости прошу откушать, так сказать, по-простому, ваше преподобие, - проговорил он, дыша перегаром, и поморщился. – Извините… Собеседник я хреновый сегодня. Башка трещит…
- От него? – пренебрежительно кивнул Вильгельм на початый кувшин.
- От него. Друга с женой схоронил вчера. Медведь на охоте задрал.
Насмешка пропала.
- Как их звали?
- Эдберг и Аделина Бинброк.
Вильгельм поднялся, молитвенно сложил руки у груди и склонил голову.
- Да примет Господь душу раба своего Эдберга и рабы Аделины в своё лоно. Requiem aeternam dona eis, Domine…
Сильный, проникновенный голос дознавателя тронул тишину под каменными сводами, и она отозвалась скорбным тихим эхом.
- …et lux perpetua luceat eis…
Дочитав поминальную молитву, Вильгельм поднял взгляд. Рыцарь стоял, тяжело опираясь кулаками о стол, и на щеках его блестели слёзы.
- Царствия им небесного… спокойного места… Теперь Господь точно возьмёт их к себе. Спасибо вам, святой отец… от меня… и от них.
- Да будет земля им пухом.
- Да будет…
В глазах сэра Ричарда мелькнуло что-то смущённое, почти виноватое. Неожиданно он опустился перед дознавателем на колени и склонил голову, как на исповеди.
- Благословите, ваше преподобие. Чтобы задуманное вышло, коли будет на то воля Господа.
- Всё в мире выходит по воле Господа, сын мой. А без воли Его не быть ничему, - проговорил Вильгельм, возлагая руки на неровно стриженый затылок рыцаря. – Benedicto in nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen.
В дальнем углу что-то шумно завозилось и застонало.
- Последняя из своры Эдберга, - болезненно скривился кастелян, поднимаясь. – Жёлтые волкодавы, аж из самого Уэльса привёз, хвастался-то сколько… Было пять. Но и эта не выживет тоже, как пить дать. Проклятый медведь…
Дознаватель взял со стола фонарь и подошёл к куче тряпья в тёмном закутке. В нос ударила ядрёная смесь собачьего духа, крови и мочи.
- Не встаёт сучка, - словно извиняясь за собаку, пробормотал сэр Ричард. Губы его задрожали.
Вильгельм склонился над разорванным собачьим боком и покачал головой: кастелян прав. Не выживет. День-другой, может, еще промучается… да еще как… Ричард думает, что он добренький. А что бы думало полувыпотрошенное животное по этому поводу, если б умело?
- Будь эта собака моей, я бы приказал перерезать ей глотку немедля, - неодобрительно поджал он губы.
Лицо рыцаря стало отстранённым и холодным.
- Но это собака Эдберга.
Хозяин отвел гостей в комнату под крышей, где слуги уже собирали постели на пыльные ложа. От предложенных для укрывания шкур клирики отказались: чрезмерный телесный комфорт – путь к соблазну, и остались с набитыми прелой соломой тюфяками, подушками, наполненными вонючей шерстью, и тонкими войлочными одеялами. Не глядя друг на друга, священники молились долго и истово – каждый о своём – и легли почивать далеко за полночь, забывшись неспокойным сном под холодным дыханием октября через ставни.