Бренвен зашевелилась в его руках.
— Я промочила твою рубашку насквозь.
Он заставил себя подняться и даже выдавил некое подобие улыбки. Она никогда не узнает, насколько сильно он хотел бы утешить ее, снять боль тем же способом, что и она тогда, зимой, спасая этого своего друга.
— Поверь мне, — сказал он, — мокрая рубашка — это наименьшая из моих проблем в настоящий момент. Давай вернемся в дом и выпьем чего-нибудь холодненького. Например, пива. Думаю, нам обоим станет легче.
— Да. Ксавье, спасибо тебе. Я думаю, мне просто нужно было выплакаться.
Они прошли, взявшись за руки, к его машине — старенькому «шевроле», который бегал еще довольно прилично. Он мог бы купить себе автомобиль и поновее, но считал, что новый автомобиль будет казаться неуместным у дома № 622.
Все время, пока они ехали, Бренвен была тихой и задумчивой. В доме она сразу же пошла мыться, пока он проверял, кто ему звонил за время его отсутствия, потом прошла на кухню и открыла две банки пива. Он вытащил пакет чипсов из одного шкафа и стакан для Бренвен — из другого; сам же он предпочитал пить пиво из банки. В то время как они ехали домой, он решил, что непременно должен поговорить с ней обо всем этом прямо сегодня, сейчас. Тем более что в доме было тихо и вряд ли им кто-нибудь помешает.
Один взгляд на ее лицо, когда она вошла в кухню, тут же заставил его изменить свои намерения. Бедняжка была настолько бледна, что ее черные ресницы выглядели как мазки сажи на алебастре. Белая прядь в волосах выделялась, как луч маяка в черном небе, и он внезапно вспомнил ее рассказ, при каких обстоятельствах она у нее появилась. Не приняв никакого осознанного решения, он услышал, как говорит ей, дав сделать несколько глотков пива:
— Ты все еще любишь этого человека, Бренвен. Ты знаешь об этом, не так ли?
Она сказала:
— Да, но я недостойна его. Я причинила ему столько горя. Если бы только я не думала так высокомерно, что лучше знаю, как будет лучше для нас обоих, он был бы сейчас дома, жив и здоров. И по правде говоря, Ксавье, я не понимала своих чувств до тех пор, пока он не приехал в тот самый раз зимой. Я пыталась забыть его. Я уверена, что я смогла бы забыть, если бы только он тогда не вернулся.
— Ты ничего не забыла, ты только подавляла свои чувства. А истинные чувства имеют обыкновение от этого только расти, увеличиваться, а не исчезать. Они могут также искажаться. Гораздо лучше выпускать их наружу, как птиц — в конечном итоге это гораздо менее болезненно. — Он подмигнул ей и усмехнулся. — Ну, как тебе моя проповедь? По крайней мере, нас так учили в семинарии. Но сам-то я не большой специалист в этом деле.
Бренвен попыталась улыбнуться, и оказалось, что это вполне ей по силам.
— Я не думаю, что когда-либо в своей жизни слышала, чтобы кто-нибудь произносил слова «истинные чувства» с таким неподдельным пафосом. Ты, конечно же, прав. И кроме того, насколько я могу припомнить, до того как я разревелась, ты вполне прилично справлялся с тем, что выказывал мне свои истинные чувства.
— Да уж. — Он встряхнул банку с пивом и посмотрел поверх ее головы, не в силах глядеть ей прямо в глаза.
— Ксавье…
Он проглотил остаток пива одним глотком и встал, чтобы взять из холодильника еще одну банку. За спиной у него Бренвен сказала:
— Ты же понимаешь, мне всегда проще, если я знаю правду. Как ты сейчас себя чувствуешь?
— Вообще не чувствую, — сказал он глухо. Он вернулся и снова сел рядом с ней. — Я думаю. Думаю, что лучшее, что я могу сделать для вас обоих — это помочь тебе разыскать твоего… э-э… друга. Как только конгресс снова соберется на сессию, я смогу отправиться в Капитолий и поговорить с некоторыми людьми. У меня тоже есть кое-какие контакты. Так ты разрешишь мне помочь тебе? Неплохо было бы сообщить для начала его имя.
— Уилл Трейси. Он сын сенатора Уилбура Ф. Трейси. Сомневаюсь, что ты сможешь что-то сделать, Ксавье. У его отца гораздо больше влияния и связей, чем можно себе представить, а он так и не смог ничего разузнать.
Ксавье упрямо сказал:
— Я могу попробовать. Попытка не пытка.
Джейсон Фарадей двигался важными тяжелыми шагами из комнаты в комнату своего дома… дома, который стал его наградой от Когносченти за многие годы верной службы. Лучше сказать, результативной службы, подумал Джейсон; он не хотел быть верным никому, кроме себя самого. Какое это было роскошное место! Он чувствовал себя прямо лордом в этих комнатах. Он никогда не догадался бы, что Когносченти предназначил свой щедрый дар для того, чтобы он стал его тюрьмой. Он так никогда и не догадался бы об этом, если бы не решил вернуться в Вашингтон, чтобы заняться Бренвен.