Он зажал под мышкой жестянку с пивом, сгреб грязное белье со стула, бросил его на дно платяного шкафа и закрыл дверцу. Улыбаясь, как ребенок, он сказал:
— Ну как, быстро я навел порядок?
Бренвен рассмеялась.
— Спорим, что ты так делаешь всю жизнь.
Он сел на стул.
— Довольно часто. Значит, ты думаешь, что мне нужна экономка. Ты не хочешь получить эту работу, а? Жилье и стол бесплатно, жалованье небольшое, но отношение к штату просто великолепное.
— Ловко, отец К., правда ловко. Если я скажу тебе, что только мужчины-шовинисты не могут убирать за собой, тебе ведь это не понравится, не так ли?
— Э-э, нет. Не понравится. Ты чертовски сложная женщина, знаешь? Я заманил тебя в свою спальню, ты даже сидишь на моей кровати, и все, что ты делаешь — это высказываешь мне нелицеприятную правду обо мне самом.
Он, конечно же, шутил, но справедливость его замечания попала прямо в цель. Они слишком хорошо знали друг друга, и в этом-то и заключалась вся проблема; даже шутливые замечания в последнее время стали бить без промаха. Внезапно посерьезнев и ощутив очень сильную усталость, Бренвен подняла банку с пепси в шутливом тосте:
— Один-ноль в твою пользу. Ты только что указал на одну из самых несчастливых черт моего характера.
Ксавье понял, что Бренвен находится в одном из своих тревожных настроений, и склонился вперед, упершись локтями в колени.
— Эй, мы ведь просто шутим, разве не так?
— Да, но когда люди становятся такими близкими, какими стали мы с тобой, очень легко зайти слишком далеко, а потом это становится вовсе не смешно. Я действительно поступаю именно таким образом, Ксавье. Я всегда должна добраться до нелицеприятной правды. Я уже разрушила отношения не с одним человеком таким образом, — добавила она, думая об Уилле и говоря так тихо, что он едва мог расслышать ее, — и особенно с одним человеком.
— Бренвен, я люблю тебя, но я не имею ни малейшего представления, о чем ты сейчас говоришь!
Она ненадолго замолчала, прежде чем спросить его:
— Ты слышал, что ты только что сказал?
— Конечно, слышал, я сказал… — Но по выражению его лица можно было понять, что до него только сейчас это дошло. Рука Ксавье потянулась к горлу, пытаясь расслабить клерикальный воротничок, которого сейчас на нем не было. Он устремил на нее беззащитный взгляд. — Это просто вырвалось. Я не собираюсь извиняться. Но действительно я не собирался пока говорить ничего такого, произносить эти слова. Я ждал.
Бренвен тяжело вздохнула. Затем несколько таинственно произнесла:
— По правде говоря, я в этом ничуть не лучше тебя. На самом деле я гораздо хуже, потому что у тебя есть для этого огромная причина, а у меня нет никакой. Никакого повода вообще.
Ксавье обычно легко следил за ее мыслями, даже когда их разговоры были совсем запутанными, но сейчас он находился в растерянности. Что она хотела, что ей было нужно?
— О чем это ты? Боюсь, что я совсем тебя не понял.
— Близость, Ксавье. Я говорю о близких отношениях. И это совсем не то, о чем я хотела с тобой поговорить. Ты сбил меня с мысли.
Она казалась такой удрученной, сидя на его кровати, а он ни в малейшей степени не чувствовал себя готовым к обсуждению такого сложного предмета. Почти сверхчеловеческим усилием воли Ксавье отложил все это до того времени, когда будет найден ее пропавший друг; он укрепил себя против собственных чувств до такой степени, что даже сейчас не был уверен в том, что он чувствует по поводу своей оговорки. Он решил притвориться, что никогда не произносил этих трех слов. Он вовсе не был уверен в том, что может в данный момент помочь Бренвен, но техника утешения была ему знакома. Он был отлично подготовлен и вспомнил все, чему его учили. Он повторил ее слова:
— Ты думаешь, что ты ничуть не лучше строишь… э-э… близкие отношения, чем это делаю я.
— Ага. — Внезапно это показалось ей очень смешным, и она хихикнула. Хихиканье превратилось в обычный для нее ясный, звонкий, как колокольчик, смех.
Смех стал для Ксавье знаком, которого ему так не хватало. Несмотря на всю свою звонкость, в данных обстоятельствах он был неуместным и граничил с истерией. Он поставил свою банку с пивом на пол и подошел к Бренвен, сел рядом с ней и обнял ее за плечи. Голосом, который заставил бы скалу ответить ему, он сказал:
— Главное, что сейчас происходит — это то, что ты буквально истощена эмоционально.
Бренвен перестала смеяться. Отойдя от грани истерики, она поняла, насколько сильна его рука. На нее можно было опереться, и она так и сделала.