Всех нас одолело безумие. Никогда такого не видел, не слышал даже — о боги, во что же мы превратились?..
Волны беженцев прокатились по позициям солдат Первой и, не устрашившись отчаянного обстрела, которое уже начали организовывать первые переправившиеся ратники, ринулись на них. В воздухе зазвенели жуткие крики и вопли.
А рядом всё также маячил Илазий Монтнар.
— Где Логвуд? Я требую…
Моргнув, я уставился на него, а потом протянул руку и схватил шёлковый шарф, обвивавший шею аристократа, подтянув его ближе к себе. Тот взвизгнул и вцепился в мою руку ногтями.
— Монтнар, — прошипел я. — Комендант мог тебя отпустить. Одного. На переправу. Под защиту достославного милосердия Кердгара Дэйтуса. Сколько людей погибло сегодня? Сколько солдат, сколько беженцев умерло, чтобы спасти твою шкуру?
— О-отпусти меня, поганый верс!
Почти нежно улыбнувшись ему, я перехватил аристократа обеими руками за шею и начал сдавливать. Без магии, без оружия — своими руками. Я хотел удавить его, наблюдать, как жизнь покидает это тело.
Илазий выпучил глаза, сделавшись похожим на красную жабу.
— Изен! — звучал чей-то крик. — Изен!
Кто-то схватил меня за запястья, предплечья, поперёк всего тела, буквально отрывая от задыхающегося аристократа, который упал на землю.
— Лейтенант!
— Приложите к нему Слезу! Он же маг! Маг! Сейчас рванёт!..
— У меня есть план получше…
В следующий миг я ощутил удар по затылку, впадая в спасительную тьму.
Глава 2
«И посему были невинные попраны вместе с виновными, но не вследствие какого-то недомыслия, а исходя из жестокого, но мудрого знания о том, что невозможно их отделить друг от друга».
Берриан Сулнис, военачальник из далёкого прошлого.
Дворец Ороз-Хор, взгляд со стороны
Честь пробудить ото сна благословенную правительницу Империи Пяти Солнц досталась дряхлому Роддерку Хиторну, министру контроля магии, школ и гильдий. Однако Милена прогнала старика, вместо этого решив понежиться в кроватке со своей любовницей.
И теперь Ольтея лежала в её объятиях, притворяясь спящей, прижимаясь спиной к нежному теплу её груди, и исподтишка рассматривала пастельные пятна, разбегающиеся по украшенным фресками стенам — отсветы утреннего солнца. Ольтея не уставала удивляться тому, как её душа могла плыть и парить в объятиях Милены — соединённая с ней, но невесомая и безмятежная.
Ольтея знала, что императрица не считала себя хорошей правительницей, женой или даже человеком. Она вообще не считала себя хорошей в любом смысле — столь длинными и стылыми были тени её прошлого. Но страх потерять свою, претерпевшую столько страданий родственную душу — ибо как могла она не пострадать, после всего, что выпало на её долю? — терзал её, как ничто другое.
Ольтея безошибочно определяла все эти страхи и опасения, всякий раз смягчала их и всегда обращала себе на пользу. Она частенько жаловался на холод, одиночество или грусть, рассчитывая вызвать у Милены чувство вины и желание всячески потворствовать ей.
Императрица была слишком слаба, чтобы справляться со своей частью их отношений, слишком отвлечена другими заботами. Они обе знали это.
Милена могла лишь жадно и страстно отдаваться ей каждую ночь, компенсируя этим все дневные промахи.
После мятежа Киана Силакви, Ольтея настолько часто играла роль брошенной и забытой, обиженной и сломленной, что теперь ей иногда приходилось прилагать усилия, чтобы не делать этого. Уже не раз она ловила себя на том, что, желая на самом деле уйти и заняться своими делами, она всё равно продолжала играть на чувстве вины Милены, рассчитывая, что обязанности в любом случае вынудят императрицу покинуть её. Но иногда страх за вновь обретённое счастье вспыхивал в Милене столь сильно, что отодвигал все прочие тревоги.
— Гори они все огнём, — однажды сказала она ей, как-то особенно свирепо сверкнув очами. Сегодня случилось как раз такое утро.
Ольтее нужно было вновь следить за «забытым», не потому что она по-прежнему верила, что убийца задумал что-то непосредственно против неё самой, но просто потому что ей необходимо было видеть то, чего она не понимала.