— Лишь если оно с самого начала было реальным.
Какое-то мгновение женщина смотрела на Сарга, а потом насмешливо фыркнула.
— Мо-можешь смеяться, — не меняя выражения лица произнёс Кюннет, — но ты пытаешься заниматься ровно тем-тем же, чем занимался Силакви.
— Это чем же?
— Делаешь себе игрушки из человеческих душ.
От силы пришедшего вдруг прозрения у Ольтеи перехватило дыхание.
— Так вот что сделал Киан? Сделал из тебя свою игрушку?
— Даже сейчас-сейчас, — произнёс он со своим треклятым заиканием, — ты-ты пытаешься заниматься всё тем же.
— Так ведь и я тоже букашка!
Сарг какое-то время молчал, водя губкой по её подбородку. Вода начала остывать.
— Букашка, поедающая других букашек, — наконец добавил он.
Ольтея обдумывала эти слова, пока невольный слуга намыливал её шею и горло, особенно усердно работая губкой между ключицами.
Женщине показалось прекрасным и даже в чём-то эпическим, что непримиримые враги могли вот так обсудить основания, по которым одна собиралась убить другого. Всё это было похоже на какую-то притчу из священных хроник.
— Почему ты боишься обращаться к лекарям? — внезапно спросила она, вернувшись к прежней теме.
Его лицо исказилось, будто сведённое судорогой.
Ольтея довольно ухмыльнулась, когда он промолчал. Тут была лишь одна букашка.
— Мне-мне нет н-нужды, обращаться к ним.
«Он лжёт», — произнёс внутренний голос.
«Я знаю», — мысленно улыбнулась женщина.
Императорская любовница отодвинула от себя его запястье, чтобы всмотреться в глаза Сарга Кюннета. Казалось удивительным находиться настолько близко от его ненавистного лица, чтобы иметь возможность разглядеть мельчайшие поры на коже, розовую кромку век и прикус зубов.
— Ты опасаешься, что вмешательство целителей изменит тебя, — произнесла Ольтея. — Что ты лишишься того, за что тебя приблизили — своего интеллекта. Станешь «нормальным» — и никому не нужным.
Вялое, отстранённое моргание.
— Я не боюсь, — мертвящий холод проник в его голос.
— Боишься, я вижу это. Ты находишь свою ущербность уникальной. Это выделяет тебя, позволяет быть нужным.
Вода с её волос капала в остывшую ванну.
— Но при этом, — она улыбнулась, — ты понимаешь, от чего отказываешься. Жертвуешь собой…
— Сейчас я нужен Империи, — Кюннет поднял губку, но Ольтея раздражённо отстранилась.
— Может быть. Но стоит ли она всего, что ты вынужден совершать? Боясь изменений, ты застрял в уродливой, переломанной, треснувшей оболочке. Ты хоть раз был с женщиной? Нет, это очевидно. Да они и не обращают на тебя внимание, верно? Даже императрица не считает тебя мужчиной, ведь иначе не доверила бы «уход» за женщиной.
Ольтея видела это с абсолютной ясностью.
— Мне всё равно, — его лицо побледнело.
— Это ложь, — продолжила она. Кюннет казался полностью опустошённым. — Ты хочешь приобщиться к «взрослым» играм, только ничего не получается. Но ты упёртый, верно? Сколько раз ты пробовал снимать шлюх?
Императорская любовница хихикнула, задрожав от восторга. Наклонившись вперёд, она прижалась своею влажной щекой к его щеке:
— Ты ведь пытался не только с женщинами, Сарг, — шепнула она.
От него пахло скисшим молоком.
— Кто это был? Мужчины? Дети? Животные? Ты настоящий урод…
Внезапно вода и мыло потекли ей в глотку. Отплевываясь и протирая яростно пылающие глаза, Ольтея едва успела увидеть бегство Кюннета — лишь тени и мелькающий нелепый наряд. Она не пыталась окликнуть его.
Вместо этого женщина с головой погрузилась в обволакивающие остатки тепла, смывая мыло с лица и волос. Она знала, что почти наверняка приговорила себя, но всё равно ликовала, безмолвно торжествуя.
Страх всегда медлил, проникая в её душу, туда, где её воля была слабее, а сердце сильнее всего.
А ведь нужно немалое искусство, чтобы заставить разрыдаться столь уникальное существо!
Внезапно ей пришла в голову мысль, что «забытого» может не быть в его покоях. И почему-то эта мысль оказалась столь болезненно сильной, что она не смогла думать более ни о чём другом.
Ликование оказалось кратким. Охваченная чудовищной паникой Ольтея выскочила из ванны, кое-как оделась, не вытираясь, и мокрой прокралась в ветвящиеся глубины укутанного тенями дворца, оставляя на своём пути влажные следы. Никогда раньше, казалось ей, она не испытывала подобного ужаса и не вела внутри себя столь злобных споров, наполненных взаимными обвинениями.
«Тупица! Ты же убила нас! Убила нас!» — надрывался внутренний голос.
«Но ты ведь играл вместе со мной! Разделил всё веселье!»