Ассасин продолжал стоять с той самой неподвижностью, что когда-то так подолгу испытывала женское терпение. Ольтея выругалась, почувствовав отвращение к тому, что неведомого божественного благодетеля можно застать за чем-то столь тривиальным, за проявлением такой слабости, как разглядывание своего отражения. Это было какой-то частью игры. Обязано быть!
Внезапно «забытый» возобновил движение так, словно и не задерживался. На третьем шаге Фицилиуса, Ольтея, по большей части, оставалась укрыта вазой. На четвёртом шаге убийцы, между ней и «забытым» внезапно появилась императрица, выйдя из примыкающего прохода. Милена, почти тут же заметив аватар бога, взбирающегося по Ступеням Процессий, остановилась — хотя и не сразу, из-за своей чересчур скользкой обуви. Её прекрасные пурпурные одежды, отяжелевшие от впитавшейся в них крови Сарга Кюннета — которого Мирадель пыталась откачать, — заколыхались, когда она повернулась к монументальной лестнице.
Образ императрицы обжёг грудь Ольтеи, словно вонзённый в сердце осколок льда — столь хрупким, нежным, мрачным и прекрасным он был.
Милена подняла было руку, словно желала что-то сказать «забытому», окликнуть его, но в последний миг решила не делать этого, отчего её любовница сжалась, опустившись на корточки. Ольтея знала, что императрица сможет заметить её только если вдруг обернётся — а она вечно оборачивалась, — перед тем как устремиться за тем, кто, как она считала, был её ассасином.
«Забери её отсюда! — внезапно прорезался внутренний голос. — Беги вместе с ней прочь из этого места!»
«Или что?»
Внутренний голос перешёл в сумасшедшее рычание.
«Ты же помнишь, что даль…»
«Да, и мне наплевать!»
Незримый собеседник исчез, не столько растворившись во тьме, сколько скрывшись за границами её чувств. Он всегда легко отступал, но точно также легко и приходил.
Бремя, взваленное на женские плечи…
И тогда Ольтея бросилась следом за Миленой, перебирая в голове множество мыслей, исполненных хитрости и коварства: она наконец сумела понять сущность игры во всех её подробностях. И, считаясь с этим пониманием, она никак не могла продолжать её, невзирая на то что играла с самим богом. Таинственным богом, пришедшим в дом Мираделей.
Потому что истинной ставкой Ольтеи всегда была Милена. Единственной, что имела смысл.
Окрестности Магбура, взгляд со стороны
Ворсгол сражался в переднем ряду, тяжёлый меч в его руке создавал существенную угрозу врагу. Периодически ветеран доставал то одного ратника, то другого. Он был уставшим, окровавленным, но не отступал, пытаясь удержать строй, как и остальные Полосы, сгрудившиеся друг рядом с другом.
Когда копьё одного из противников достало его соседа, строй разорвался и Ворсгол оказался открыт. Его попытка парировать атаки с нескольких направлений была слишком медленной. Тяжёлая сабля вонзилась ему в подмышку — под латным наплечником. Он заорал, рванул вперёд и перерубил ратника, но уже шатался. Следующий удар — боевой топор в живот — не оставил ему шансов. Железо вошло между пластинами и застряло в кишках. Ворсгол упал на колени, выронил меч, выдыхая хрипло, с кровью, текущей изо рта. Он умер на коленях, опёршись лбом о грязный снег, захлёбываясь собственной кровью.
Сержант Лотар, несмотря на невысокий рост, был опытным солдатом. И пусть его трусость была известна всем Чёрным Полосам, в бою на него можно было положиться. Иной раз именно трусость придавала ему сил. Ровно как и сейчас, когда Лотар, осознав потерю строя, с криком ворвался в бой. Никто из остатков Первой не понял его до конца. Это была попытка выиграть время, чтобы отвлечь на себя врага? А может он просто хотел забрать с собой побольше воинов противника?
Тем не менее, его натиск на несколько секунд ошеломил сайнадов. Лотар умело сеял панику во вражеском фланге, размахивая своим клинком, словно безумец. Одному ратнику сержант вогнал лезвие в плечо и, рванув, разорвал ему ключицу. Второму снёс половину лица. Но вот момент растерянности прошёл. Противник с воем ринулся на выскочившего к ним на встречу одиночку.
Клинок умелого офицера вошёл в Лотара сбоку, между рёбер. Сержант заорал, но ударил в ответ — только чтобы быть окружённым. Его добивали долго — удар за ударом, оттеснив к земле. Он захлёбывался, кашляя, когда сапог сломал ему лицо. Последнее, что он видел — собственные зубы, выпавшие в грязь.
Грайс, орудуя тяжёлым наскоро зачарованным ружьём, стрелял из-за спин своих товарищей. Пуль и пороха почти не осталось, что, конечно, весьма огорчало сапёра. Ещё больше его огорчало отсутствие взрывчатки, которую он уже давным-давно потратил.