Почему-то — и он не вполне понимал почему — с того места, откуда Кальпур сейчас смотрел, он мог видеть самого себя, висящего перед Дэсарандесом Мираделем, как и объявшую их обоих, расколовшую мир круговерть. Меч императора сверкнул, отсекая, казалось, кусочек от самого солнца, и Кальпур вскрикнул, ибо его голова свалилась с плеч, упав на устланную коврами землю.
Его собственная голова катилась, как кочан капусты!
Тело сайнадского посла задёргалось в неодолимой хватке этого человека, истекая кровью, опустошая само себя. Бросив меч на ковёр, Дарственный Отец снял с пояса украшенную рунами голову Сигнора Йосмуса, архонта Кииз-Дара, а потом водрузил сей невыразимый ужас на обрубок шеи тела Кальпура.
Непобедимый Дэсарандес Мирадель изрёк слова. Руки его запылали, словно раздуваемые мехами угли, воссияв инфернальными смыслами.
Иссохшие ткани мёртвой головы архонта мгновенно срослись с ещё тёплой смугловатой плотью эмиссара. Кровь хлынула внутрь, увлажняя вялый полуистлевший папирус, заменявший отрубленной голове кожу, и превращая её в нечто ужасающее, отсыревшее и выглядящее словно тюк просмоленного тряпья. Император выпустил создание из рук, абсолютно безразлично наблюдая за тем, как оно рухнуло на колени и закачалось…
Кальпур вопил, пиная и царапая окутавшую его мешковину своего извечного кошмара, задыхаясь от ужаса, преследовавшего его всю жизнь — стать утопленником. Это не взаправду! Этого просто не может быть!
Мерзость подняла его руки, удерживая их напротив своей искорёженной колдовством личины, впитывая его кровь своим прóклятым мясом и кожей. Кальпур верещал, наблюдая за тем, как возрождается, восстаёт его собственная демоническая копия.
Вихрь всеразрушающей мглою ревел вокруг них.
— Возвращайся в каржахский дворец Велеса, — приказал Дэсарандес своему рабу. — Положи конец роду Йовиасов. Сайнадское царство должно погрузиться во смуту.
Неведомое существо, состоящее из двух половин, униженно преклонило колени. Было понятно, что это уже не Сигнор Йосмус. Это нечто иное. То, что не должно было появиться на свет.
Зловещее наследие гисилентилов?
У Кальпура не осталось лёгких, и выдыхать он мог лишь пустоту. И он выл до тех пор, пока пустота не сделалась всем, что от него осталось.
Дворец Ороз-Хор, взгляд со стороны
Благословенная правительница Империи Пяти Солнц поднялась по лестнице, помедлила, задержавшись на площадке, расположенной под уцелевшим зеркалом, не в силах поверить, что все испытания, навалившиеся на неё за последние годы, ни капли не отразились на её молодом и красивом лице. Она по-прежнему напоминала ту юную девушку, которая когда-то с восторгом и трепетом впервые зашла в Ороз-Хор, ведомая за руку самим Дэсарандесом.
Сколько унижений пришлось претерпеть ей с тех пор?
Сколько потерь?
Но лицо по-прежнему оставалось с ней, почти без доработок искусных целителей Мираделей, практически без улучшений и изменений… Лицо, которое своей удивительной неповторимой красотой приводило в тихое холодное бешенство прочих высокопоставленных дворянок Империи.
Всё те же глубокие тёмные глаза, в которых всё так же отражались отблески света. Быть может, от стресса чуть отяжелели щёки и немного больше насупились брови — бесконечные тревоги и заботы не проходили впустую, но её губы всё такие же чувственные, шея всё такая же тонкая, и в целом её красота осталась нетронутой временем…
Нетронутой?
Нетронутой! Что это за безумие? Какой мир может наделить столь совершенной красотой особу настолько прóклятую, нечистую и осквернённую, как она!
Увидев, как лицо её содрогнулось, искажаясь гримасами скорби и стыда, Милена бросилась без оглядки прочь от нависающего над нею собственного отражения и, опустив взгляд, взбежала по лестнице. Она гналась за Фицилиусом до самых вершин своей надломившейся и готовой рухнуть Империи, преследовала его, сама не зная зачем. Возможно, чтобы освободить от служения себе, хотя вряд ли он стал бы исполнять столь нелепое предписание. Или же, быть может, ей хотелось о чём-то его спросить, учитывая ту искушённую мудрость, что крылась во всех его речах и даже движениях, мудрость, совершенно непохожую на то, что ей когда-либо доводилось видеть в прочих душах. И учитывая также, что он, казалось, был лишён хоть каких-то обычных страстей и находился далеко за пределами животных побуждений, свойственных смертной природе. Возможно, он смог бы…