— Я не промахнусь.
Белый Охотник распутал последние цепи. Под ними оказался низенький трухлявый пень с синей корой, сухие корни которого некогда силились расколоть камень, оставив на полу бугристые шрамы. Дъёрхтард водрузил на него кипу книг, так что третья книга легла первой, а шестая завершала конструкцию. Рухнула очередная колонна, крупный осколок угодил Амутару в спину и свалил с ног. Книги одна за другой срастались с пнем, они возвращали облик ствола, из которого и были вырезаны. Когда верхняя книга стала частью пня, раздался треск, из образовавшейся трещины в его центре вырастал кристаллический иссиня-черный меч. Когти Кетэльдона почти коснулись Амутара, когда Итирон метнул нож. Резец угодил в шею, и узник замер на мгновение, по прошествии которого оставил Амутара, ибо узнал треск в другом конце залы. Белый Охотник протянул руку к мечу.
— Стой! — крикнул Кетэльдон, преодолевая магию ножа. В окрике этом было столько силы, что все, кто еще мог стоять на ногах, опрокинулись.
— Что такое? — раздался знакомый голос, которого давно никто не слышал. — Это твоя смерть?
— Твоя смерть, — поправил пленник.
Белый Охотник приподнялся на локтях. Абулар стоял возле колоды, по другую сторону от меча, за его движениями следил Кетэльдон.
— Как ты здесь оказался? — спросил борут.
— Ум провел меня черным ходом.
— Тебя заманили в ловушку, — возразил Дъёрхтард. Он попытался подняться, но почувствовал ужасное головокружение и снова распластался на полу.
— Это меч, за которым посылал Вауглин?
Мага поразило спокойствие Кетэльдона, только что защищавшего меч как собственное сердце.
— Да.
— И этим же мечом я могу убить это существо?
— Да, — теперь отвечал Кетэльдон. Абулар осторожно притронулся к рукоятке Аштагора.
— Ничего не чувствую.
— Не отпускай, — предупредил узник, — иначе умрет твое тело. И не касайся лезвия, иначе умрет душа.
— Лжешь.
— Для начала убей меня, а затем убедишься, лгал я, или говорил правду.
Широкое неровное лезвие Аштагора продолжало вырастать, Абулар добавил силу второй руки. Наконец лезвие высвободилось полностью, и тогда лицо наемника исказила боль. Щель, оставленная в дереве присутствием клинка, затянулась, пень стал вытягиваться и омолаживаться, зашевелились корни в камнях, зазеленели листьями тонкие веточки. Белый Охотник перекатился на живот и стал медленно подниматься.
— Теперь можешь отпускать, — разрешил Кетэльдон.
— Не отпускай, — попросил Белый Охотник.
Абулар сцепил зубы, сделал шаг, еще один, его лицо налилось кровью, раздулись жилы на шее, он сделал замах, глаза округлились, губы оттопырились, лицо свела судорога. Белый Охотник выпрямился как раз для того, чтобы увидеть, как растаял человек подобно ночному кошмару под утренним ярким солнцем, будто и не существовал вовсе. От Абулара не осталось даже праха, а оброненный клинок упал Кетэльдону рукоятью в ладонь. Рошъяра стал уменьшаться, длинные руки его укоротились, беснующееся пламя унялось, теперь он гораздо больше походил на человека, хоть ростом превосходил Белого Охотника, кожу имел грубую и красную, а дыханием его оставался дым.
— Почему ты не позволил извлечь клинок мне? — спросил Белый Охотник.
— Ты мог меня убить.
— Кетэльдон! — издалека донесся женский голос.
Древо уже достигло семи аршинов и продолжало стремительно росли. Поднялся Дъёрхтард, поднялись Граниш и Амутар. Из-за ствола вышла миловидная девушка с золотистыми кудрями в красном плаще, пристегнутом к золотой мантии рубиновым аграфом в форме феникса. Все изумленно смотрели на нее, даже Кетэльдон молчал, появление новой гостью которого изумило не меньше остальных.
— Ахари? — неуверенно спросил он.
— Я пришла за Аштагором.
Кетэльдон раскрыл ладонь, Азара молча взяла меч двумя руками. Даже для двух рук Белого Охотника, не то что хрупкой девушки, он был слишком велик, но каким-то образом она удерживала меч на весу в горизонтальном положении, словно был он стеклянным. Кетэльдон увидел застежку-феникса на красном плаще.
— Ты получила мой подарок, — отметил он с удовольствием. — Я не мог освободиться от воли отца, чтобы найти тебя. Но Аланар не отнял моего сна. Я в долгу перед Сомурьей… Идем со мной, — резко позвал он. — За все страдания, что претерпели мы волей отца, за всю боль и несправедливость, назначенные в наш удел, ниспровергнем тирана и восславим новую пору — век Красного солнца.