— Можно подвесить их на проволоке. Вбить в балку гвозди с обеих сторон и укрепить на них проволоку.
С кислой миной я обследовал балки и, хотя при этом делал вид, будто не в восторге от предложенной идеи, вскоре вынужден был признать, что это наилучший выход. Я приставил к балке гвоздь, но он согнулся от первого же удара; второй раз молоток коснулся шляпки гвоздя лишь вскользь, потому что основной удар пришелся по моим пальцам.
— Сроду не встречал таких домов! — Я отшвырнул молоток и ненавидящим взглядом впился в Глембу, который как раз входил в комнату. — Что это за дом такой уродский, даже гвоздя в стенку не вобьешь! — бушевал я, теперь уже адресуя свои упреки Глембе.
Он пропустил их мимо ушей, буркнул что-то вроде приветствия и сказал:
— А я смотрю, машина ваша тут… Что хорошего, что поделываете?
— Сами, что ли, не видите? — не унимался я. — Из чего они, эти стены, что ни один гвоздь их не берет?
— Из бутового камня, — пояснил Глемба. — Тут без электродрели не обойдешься.
— Мы надумали, — вмешалась жена, — вбить гвозди в балку и подвесить картины на проволоке.
— А для этого нужны гвозди, гнутые скобкой, — сказал Глемба.
— Нет у меня ни электродрели, ни гвоздей этих… скобкой! — Я раздраженно махнул рукой и закурил. — Не жизнь, а сплошная мука.
— Ну а с крышей что вы натворили? — по-прежнему безразличным, меланхолическим тоном спросил Глемба.
— Вы были правы! — Я ткнул в потолок указательным пальцем. — Над этим домом тяготеет проклятие.
— Не велика беда, — обронил Глемба, и тон его можно было принять за участливый. — Крышу починить — дело нехитрое.
— Господин Яраба с приятелем подрядились отремонтировать, — сболтнула жена.
Глемба презрительно скривился:
— Тогда этому ремонту конца-краю не видать.
— Почему это не видать? — сердито воззрился я на него. — Ведь прочистил же Яраба дымоход и печку нам наладил.
— Вон что, — понимающе кивнул Глемба. — Ну, если вы с таким народом связались…
Я налился злобой, как индюк.
— А с кем мне прикажете связываться, господин Глемба? К вам я не смею ни с одной просьбой обратиться, потому что у вас была операция. Сам я, как видите, даже гвоздя вбить не умею. К кому же мне обращаться? Приходится цепляться за каждого, кто не против помочь.
— Смотрите, вам эта помощь дорого обойдется.
Меня до такой степени взбесило его упрямство, что я даже поперхнулся. Впрочем, больше я не стремился поддерживать разговор, прекрасно понимая, что спорить с Глембой бесполезно. И поскольку меня не просто раздражало его напыщенное высокомерие, но я и терялся перед ним, то я перевел разговор.
— Принеси-ка нам по рюмочке, — велел я жене. — Я тут домашней палинкой разжился, — соврал я. — Думаю, в самый раз будет для вашего кишечника. От тестя получил, — пояснил я Глембе. — Он по этой части большой мастер. Раза два его даже штрафовали за подпольное самогоноварение, но вообще-то на его провинность смотрят сквозь пальцы, потому что он из-под полы снабжает своей палинкой все областное управление милиции.
— Полно дурачиться, — одернула меня жена и с извиняющейся улыбкой обратилась к Глембе: — Папа вот уже пять лет как умер и никогда в жизни не гнал палинку.
Сохраняя угрюмую сосредоточенность, Глемба кивнул с видом человека, которому все ясно. Через плечо у него висела плоская сумка из телячьей кожи, он вытащил из сумки большую банку меда и протянул жене.
— Это для вашего парнишки, — сказал он.
Жена принялась смущенно отнекиваться, затем рассыпалась в благодарностях; я тоже ввернул было реплику-другую, вроде того, к чему, мол, да зачем это вы, господин Глемба, но тут, как я и рассчитывал, последовала фраза, положившая конец нашим бессвязным выкрикам.
— Будет вам, тут и толковать не о чем! — прикрикнул на меня Глемба, и я, прикусив язык, сунул ему наполненный стаканчик.
Он понюхал и отставил.
— Угостите этим Ярабу, — сказал он. — Тому все равно, что лакать. — Он опять запустил руку в свою суму, извлек оттуда литровую бутыль, наполненную прозрачной жидкостью, и протянул жене. — А из этой бутыли ему не наливайте, жаль добро переводить.
— Бери, когда дают, — поспешил я опередить жену, которая явно собралась отказываться, и заглянул в суму. — А больше вы нам ничего не принесли? — спросил я Глембу, которого ничуть не смутило мое нахальство, а, напротив — как я и надеялся, — скорее позабавило.
— Кто не ценит малого, тот не стоит большого, — заметил он, закрывая суму.
— Сварила бы кофейку, — подсказал я жене и обратился к Глембе: — Присаживайтесь, пожалуйста.