— А смысл поручения как раз и заключается в том, что он хотел бы повидаться. — Слова вылетали сами собой, будто их произносил кто-то другой; я испытывал шок от крайнего изумления и старался только, чтобы голос мой звучал естественно. С такой же естественностью я задал главный вопрос: — Простите, вы случайно не родственник Яношу?
Опять последовала небольшая заминка.
— Нет, — наконец отозвался мой собеседник. — Вовсе нет. А почему вы об этом спрашиваете?
— Извините ради бога… Глемба обмолвился, что у него в министерстве служит какой-то родственник. К нему у меня тоже поручение.
— Первый раз слышу, — пробормотал заместитель министра, а затем, оставив эту тему как явно несущественную, снова оживился: — Насколько мне известно, Янош будет в Пеште на следующей неделе, и тогда я рассчитываю повидаться с ним. Передайте, я желаю ему доброго здоровья, а вам спасибо, что позвонили.
— Пожалуйста, — ответил я и остекленелым взглядом уставился на жену.
— В чем дело? — спросила она, чуя недоброе.
Я передал ей наш разговор, а когда она отказалась верить, поклялся:
— Провалиться мне на этом месте, если я переврал хоть слово! Теперь ты сама убедилась, что я не с потолка беру!
— Да, загадочная история, — пробормотала жена, и я видел, что теперь даже ей изменила ее пресловутая трезвость суждений.
— Можно не сомневаться, — торжествующе поднял я палец, — что все верхние десять тысяч «оглембованы» поголовно…
— А вдруг это бывшие школьные товарищи дяди Яноша?
Она ухватилась за эту спасительную мысль, как за соломинку.
— Нет, тут что-то не вяжется, — усомнился я. — Ученый с мировым именем по меньшей мере лет на десять старше ответственного деятеля из Министерства здравоохранения. Государственный секретарь обращался к Глембе на «вы», а Глемба говорил ему «ты» — значит, они не ровесники. А кроме того, все они с высшим образованием, а Глемба как есть деревенщина — он, верно, и начальной школы не окончил…
— Ну это ты напрасно!..
— Ладно, допустим все же, что с кем-то из них он учился в школе. Скажи: ты со многими своими одноклассниками поддерживаешь дружеские отношения?
— Ну, может, они — товарищи по оружию… в войну вместе сражались…
— И ты допускаешь, что Глемба был у них командиром и все они служили под его началом? Ведь если судить по теперешним их отношениям, надо признать, что все они смотрят на Глембу снизу вверх. Да и где бы он мог командовать — в хортистской армии? Ты можешь представить себе Глембу в роли хортистского офицера?
— Нет, разве что в партизанах…
— В партизанах! — вскинулся я. — Не забывай, он и в Америке успел побывать, и не просто путешественником или в служебной командировке, а эмигрантом… Чего же тогда лебезят перед ним все эти шишки? Нет, тут что-то другое!..
Я добился своего: в пятницу вечером жена сварила картофельный суп и напекла блинчиков, а Глембе не удалось отвертеться от приглашения.
За Глембой я послал сынишку, дав ему строгий наказ не возвращаться без дяди Яноша, и расчет мой оправдался: у Глембы явно не хватило духу отказать ребенку.
Он был в обычной своей униформе: берет и резиновые сапоги дополняли серую рабочую спецовку, нечто вроде комбинезона.
— Что это вы в пятницу прикатили? — спросил он.
— Завтра нерабочая суббота, — пояснила жена. — Ребенку в школу не идти, вот мы и решили выехать пораньше, чтобы побыть здесь в свое удовольствие.
— И дела ждут, — вмешался я тоном рачительного хозяина, преисполненного чувством долга и ответственности. — Надо истреблять эти джунгли. — Я мотнул головой в сторону двора, где сорняки вымахали в человеческий рост.
— Да не мучайтесь вы с ними! — бросил Глемба в обычной своей повелительной манере.
— Как же не мучиться? — возмутился я. — Мы хотим, чтобы был газон, ровная зеленая лужайка.
— Прямо сразу вам подай? — В его взгляде мелькнула насмешка и даже легкое презрение.
— Конечно, не сразу, но если не выполоть сейчас, то сроду того газона не дождешься.
— Тяпкой размахивать — тоже толку мало.
— Так что же вы нам посоветуете? — вмешалась жена с явным намерением опередить меня, чувствуя, что я того гляди взорвусь.
— Сейчас оставить как оно есть, а по весне выжечь, перепахать все заново и засеять семенами, — более миролюбиво пояснил Глемба.
С меня тоже схлынула досада, потому что идея эта мне пришлась вполне по душе — полоть сорняки было самым ненавистным для меня занятием. Я посмотрел на жену с таким видом, будто я сам до этого додумался.