Внезапно меня обуял страх, потому что я понял: Глемба говорит о себе, он и есть тот самый правитель, о котором идет речь. «Господи, да ведь он сумасшедший! — вдруг осенило меня. — Такой ведь и укусить может!..»
Теперь, в свете этой моей догадки, я совершенно иначе увидел все предыдущие события. Все странное и непонятное обрело если не смысл, то, во всяком случае, истолкование. Мне стало ясно, откуда у Глембы это чувство собственного достоинства и превосходства, это нетерпение, свойственное диктаторам. Ну конечно же: у него навязчивая идея, будто он правит миром, и с этой точки зрения он и воспринимает жизнь. Он одержим идеей этого своего высокого призвания и готов на все ради нее!
Теперь до меня дошел смысл его сбивчивых рассуждений, когда он с такой страстью распинался, что, мол, значит определенная жертва со стороны людей, приносимая на алтарь великой идеи! Еще бы, ведь он наделен неограниченными правами, поскольку служение идее раз и навсегда дает ему оправдание во всем, что бы он ни сделал…
Непроизвольным движением я подвинул к себе бутылку из-под кока-колы и крепко ухватил ее. Сознание, что в крайнем случае ею можно трахнуть по башке с не меньшим успехом, чем это проверено на ее изобретателе, действовало на меня успокоительно.
Однако пока что Глемба вроде бы не собирался нападать на меня. Он наконец оставил в покое книги и, оглянувшись на мою жену, которая в этот момент внесла кофе, прошествовал на свое место.
— Только не вздумайте и вправду заниматься стряпней, — сказал он. — Выпью кофе, и пора трогаться. Пчелы, наверное, заждались.
— И речи быть не может… — начала было жена, но я вмешался:
— Раз господин Глемба торопится, нечего его задерживать. Ему виднее…
«Да еще насколько виднее!» — мысленно добавил я. Но жена не умела читать в моих мыслях и смотрела на меня как на чокнутого. Оно и понятно: я сам затащил Глембу, сам всего еще несколько минут назад настаивал на том, что необходимо угостить его обедом, и в свете этого мой теперешний поворот на сто восемьдесят градусов, конечно, выглядел странно. У меня, однако, были достаточно веские основания настаивать на своем, сколь бы странным ни казалось это в данный момент. И чтобы помешать жене в ее дальнейшей агитации, я объявил:
— Кстати, мне тоже пора уходить, так что я обедать дома не буду.
Я и в Глембе подметил некоторое удивление: ведь он тоже не мог заглянуть мне в душу и узнать о моем внезапном прозрении. Ему могло показаться странным, что я, вопреки своему предыдущему намерению, не пытаюсь удержать его. Но и на его удивление мне было наплевать — я делал то, что должен был сделать.
Я принялся усиленно дуть в чашечку, чтобы остудить свой кофе, подчеркивая тем самым, что я спешу, и заодно поторапливая Глембу.
— Тебя сам черт не разберет… — в полном недоумении пробормотала жена.
— Что поделаешь, раз так сложилось… — Я встал и обратился к Глембе: — Будет у нас еще возможность посидеть и поговорить. К концу недели мы так или иначе приедем в Морту…
— Подвези дядю Яноша хотя бы до вокзала, — подсказала мне жена. Но Глемба буркнул, что он, мол, ни за что на свете не станет больше меня утруждать, а я напомнил, что выпил и потому не хочу вступать в конфликт с милицией. Для пущей убедительности я наспех опрокинул и вторую рюмку палинки. Мы попрощались с Глембой за руку, и я облегченно вздохнул, когда за ним захлопнулась дверь.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Я решил пока ничего не говорить жене о своих подозрениях насчет Глембы. А поскольку расспросов и упреков в необъяснимо странном моем поведении было не избежать, я поспешно удалился из дому, словно меня и впрямь ждали неотложные дела.
Углубившись в мало знакомые мне улочки и переулки, я думал о том, что основательная прогулка поможет мне как следует обдумать и взвесить сложившуюся ситуацию.
«Глемба, вне всякого сомнения, безумец, — сформулировал я посылку, из которой следовало исходить. — На вид он вполне безобиден, но сколько существует вариантов так называемых тихих помешанных, которые мирно ходят себе среди нормальных людей, постоянно являя собою для них угрозу. Ведь психический дефект рано или поздно может активизироваться и в считанные секунды привести к катастрофе… Конечно, мыслит Глемба логично, но мало ли разновидностей логически мыслящих маньяков зарегистрировано психопатологией! Логическая цепь мышления пребывает в целости и сохранности и продолжает действовать, но замыкается эта цепь идеей фикс! У Глембы эти симптомы налицо. Навязчивой идее подчинена вся его умственная и практическая жизнедеятельность… Он ютится в крохотном домишке на краю заброшенного сельца, выдает себя за одинокого чудаковатого старика, который достоин жалости, он хлопочет по хозяйству, разводит пчел, занимается виноделием и столярными поделками, а сам только и ждет момента, чтобы захватить власть над миром в свои руки…»