Только очертание улыбавшихся губ — оно напомнило о себе не сразу, а после третьей пары, когда он, довольно подуставший, уже садился в свою «девятку» и доставал из кармана ключ зажигания. И еще глаза. Не цвет их и не разрез. Мгновенное их выражение, в котором переплелись одновременно страх, нахальство и еще что-то… Именно это его и остановило — когда он готов был указать нахалке на двери. Наверное, в тот момент он с горечью подумал, что приступы его неожиданной ярости учащаются. И не всегда они соответствуют его имиджу преподавателя-зверя, перед которым благоговейно трепещут студенты. О том, что в последнее время это похоже на мелкую месть беспомощного человека. С той поры, как сломалось все, о чем он мог думать еще, — кроме Анакреонта, Сапфо и иже с ними.
Шелест розовой «плащевки», коснувшейся бокового стекла его «девятки» Легкий звон металлической «молнии» о стекло. И этот взгляд, в котором знакомая смесь нахальства, смятения и еще чего-то, которому он пока не мог дать определения. Каштановые волосы узкие бровки, слегка вздернутый подбородок, трогательная тонкая фигурка.
Взмах руки.
— Спасибо за лекцию, профессор!
Он нахмурился — и только. Было бы нелепо разыгрывать «гнев Ахиллеса» в кабине собственной машины. Еще нелепее было бы выбираться из машины и продолжать разговор на глазах у веселящихся студентов, занявших скамейки у входа в университетский корпус.
Покачал тяжелой, медной с проседью головой. Блеснул десятком солнечных зайчиков, брызнувших от очков.
«Девятка» понеслась — навстречу запахам города, ласковой ранней осени.
Глава 2
Открыв тяжелую крышку бара, профессор быстро оглянулся, как будто за ним продолжал, как некогда, следить тяжелый испытующий взгляд жены. Ему даже показалось, что сейчас он услышит: «Предупреждаю в последний раз!» или «Вспомни, Юлиан, у тебя же печень!» Как будто все остальные пятидесятилетние мужчины не имели этой самой печени.
Он тут же усмехнулся, спокойно извлек из бара начатую бутылку «Белого аиста». Не спеша налил полфужера ароматной янтарной жидкости. Помедлил — и направился на кухню, к холодильнику. Неплохо бы с лимончиком. Но, раз уж нет лимона, сойдет и баночка с маслинами.
«Очевидно, — подумал профессор, — есть свои преимущества и в его теперешнем положении. Например, это маленькое застолье наедине с собой, отраженным в зеркалах бара, с коньяком и маслинами, что не самый плохой из вариантов при теперешней скудости. Маленький холостяцкий праздник».
Он тут же помрачнел, вспомнив, какая сегодня дата и чей праздник.
День рождения старинного приятеля, на который его последний раз пригласили ровно год назад. В этом году, естественно, приглашения не поступило.
Он залпом выпил коньяк, тут же налил еще полфужера.
«Твое здоровье, дорогой друг», — усмехнулся в мыслях.
Он вернулся памятью к этому прошлогоднему торжеству. Терзать себя воспоминаниями того дня стало на протяжении года самой скверной его привычкой.
Макагонов, работавший ученым секретарем академического института, собрал в тот день весь цвет подведомственной ему науки у себя на даче. Ученые мужья и жены долго накачивались коньяком, водкой и шампанским — что кому по вкусу, после чего компания разбрелась по осеннему саду, продвигаясь зигзагами, ломая кусты смородины, топча опавшие апорты. Это напоминало бы нашествие стада лесных кабанов, если бы кабаны могли так орать, хохотать и визжать, как эта перебравшая компания. Где-то за теплицей мэнээсы затеяли игру в мяч. Там, по-видимому, была и Виктория, которую Кленовский как-то рано выпустил из поля зрения. Ему захотелось самому побродить по саду, сорвать яблоко. Но его перехватил Ромочка, профессорский племянник, сорокалетний болван, который умудрился за пятнадцать лет после аспирантуры не защитить кандидатской. Он до сих пор ходил в звании молодого перспективного ученого.
Ромочка, надежно ухватив профессора за лацкан пиджака, заставил его сесть, наполнил рюмки «Беловежской» и предложил поговорить «за царя Эдипа». Ему, видите ли, во что бы то ни стало хотелось узнать о подробностях брака фиванского легендарного царя с собственной матерью. Теперь ясно, что, скорее всего, в тот момент Ромочка выполнял установку своего дяди Макагонова — напоить профессора до потери пульса. Но Ромочка переусердствовал, выполняя задание, — сам не заметил, как опорожнил три или четыре полные рюмки.