Стараясь не выдавать своих чувств, Байкал вытащил подаренную другом кукурузную трубку и разжег ее. По крайней мере, теперь можно было сделать вид, что глаза у него слезятся от едкого дыма. Когда Фрезер смолк, Байкал не решился попросить его спеть еще, отчасти потому, что постеснялся, а отчасти потому, что не хотел, чтобы повтор ослабил неожиданно яркое впечатление от этой краткой серенады.
— Где ты научился так играть? — спросил он.
— У себя в племени, где же еще? Мы музыкальное племя, так повелось еще со времен первого Фрезера. Мы до сих пор храним кларнет, который он привез с собой из Детройта.
До сих пор Байкал искренне считал, что не любит музыку. В Глобалии она звучала повсюду: на улицах, в офисах, на всех экранах. Но эти нескончаемые потоки звуков, казалось, порождали сами себя. Они ни от кого не зависели, никому не принадлежали. В нескольких клубах до сих пор обучали игре на музыкальных инструментах, но глобалийцы не обладали ни особенными склонностями, ни тем более способностями к подобным занятиям. В глобалийской музыке уже не осталось ничего человеческого. Возможно, именно это и отталкивало Байкала.
А музыка Фрезера, как бы чудовищно он ни фальшивил, напоминала юноше степи его детства, о которых таи часто рассказывала ему мать. Эта мелодия, которую он никогда раньше не слышал, показалась ему такой родной и знакомой, как будто сопровождала его всю жизнь.
На следующее утро оба путника, как следует выспавшись прямо под звездным небом, проснулись умиротворенные, с ясной головой.
— Короче говоря, — подытожил Фрезер, сладко потягиваясь, — ты хочешь снова увидеть Кейт.
Байкал варил настоящий кофе на своей химической горелке. Вечерний костер, конечно, выглядел намного романтичнее, но по утрам они обходились горелкой, торопясь поскорее пуститься в путь.
— Да, — мечтательно сказал юноша, помешивая ложечкой на дне котелка, — я хочу ее увидеть. Я хочу, чтобы мы были вместе. Но для начала мне надо как-то с ней связаться.
— Это может устроить только Тертуллиан, — торжественно объявил Фрезер.
— Тертуллиан?
— А кофе готов?
Фрезер взял чашку из рук Байкала и стал дуть, чтобы немного остудить кофе. Когда Байкал задавал ему вопросы, он обожал тянуть время, заставляя себя упрашивать.
— Прямо кипяток!
— Да кто такой этот Тертуллиан? — не отставал Байкал.
Фрезер выбрал себе местечко на земле, ногой утрамбовал песок, удобно уселся по-турецки, пригубил кофе, смакуя его не меньше, чем нетерпение Байкала. А потом добавил как бы про себя:
— Я ведь тоже к нему иду.
— Кто такой Тертуллиан? — повторил Байкал, повышая голос.
— Мафиози.
За этим заявлением последовало громкое бульканье: Фрезер большими глотками пил кофе.
Байкалу очень хотелось спросить, кто такой мафиози, но, глядя на Фрезера, он опасался, что тот еще долго будет развлекаться, объясняя одни загадки другими. Так что лучше всего было дождаться, когда представится случай посмотреть на настоящего мафиози, и тогда уже понять, кто это такой.
— А зачем тебе понадобился этот Тертуллиан?
— Знаешь, малыш, мы с тобой давно уже топаем бок о бок, и я тебе доверяю. Поэтому я тебе скажу, зачем он мне понадобился. Только сначала поклянись держать язык за зубами.
— Само собой.
— Нет, ты поклянись.
— Клянусь, — раздраженно сказал Байкал, которому надоело это ребячество.
— Я тебе сказал, что иду в город за табаком. Конечно, если Тертуллиан продаст мне свой табак, я его куплю. Но стал бы я тащиться в такую даль ради такой ерунды! На самом деле я иду туда, потому что Тертуллиан должен мне заплатить.
— Тоже мне секрет! — съехидничал Байкал, чтобы отыграться.
— Черт побери! Конечно секрет, и еще какой!
Байкал пожал плечами.
— Он должен мне очень много денег, — обиженно уточнил Фрезер.
Удивительнее всего было то, что Байкал, с тех самых пор, как оказался в антизонах, еще ни разу не слышал разговоров о деньгах. Он даже не знал, существует ли здесь нечто подобное.
— А как выглядят здешние деньги?
— Что значит «как выглядят»? Ну ты и спросил! Монеты как монеты.
В Глобалии эти платежные средства давно вышли из обращения. Их сменили виртуальные трансакции и кредитные карты.
— Монеты? Металлические?
Фрезер осуждающе взглянул на Байкала. В конце концов, сколько же можно придуряться!