Кроме того, ни одна стадиальная флуктуация все–таки не тождественна тому обществу, черты которого она предвосхищает, представляя собой скорее некую смесь черт из настоящего и будущего (или прошлого). Да и жесткой грани между флуктуацией и полным отсутствием таковой тоже нет По сути, в любом самоуправляющемся торгово–ремесленном городе было «нечто антифеодальное». Не случайно современное индустриальное общество развилось именно на основе культуры Европы, где городское самоуправление было развито повсеместно (слабее всего — в России и на Балканах). Из всех же стран Азии оно имелось только в Японии… Но говорить о флуктуации можно лишь тогда, когда количество признаков общества «нездешней» эпохи ощутимо переходит в качество.
Отражение позитивных стадиальных флуктуаций в духовной сфере
Прежде всего следует указать на принципиальное отличие типа ментальности феодального общества (Старого порядка) от современного, которому принципиально не был присущ столь естественный для нас индивидуализм. Применительно к цивилизациям Востока это очень хорошо выразил Е. С. Штейнер в статье под характерным названием «О личности, преимущественно в Японии и Китае, хотя, строго говоря, в Японии и Китае личности не было»: «Человек в традиционной Японии или Китае был не сам по себе, как самоценная и независимая личность, но прежде всего рассматривался по своей принадлежности к группе. Недаром в традиционном написании имени фамилия указывается первой, а потом уже данное собственное имя.
Впрочем, и собственное имя не было раз и навсегда данным. На протяжении жизни оно могло меняться несколько раз — от детского до посмертного. У художников и мастеров разных искусств творческих имен могло быть около десятка и больше. Столь же незакрепленным было местоимение «я». Существовало несколько нейтральных, фамильярных, пренебрежительных, применяемых только мужчинами или только женщинами местоимений первого лица, а кроме того, столь же сложным было именование собеседника или третьего лица. Слова менялись в зависимости от социального контекста и характера коммуникации, обозначая этим переменчивость, подвижность и несаморавность индивида, который в каждом конкретном случае был другим — приноравливался, приспосабливался, преодолевал себя, — чтобы в итоге «совместно блистать природой Будды», но никак не собственной исключительностью. Отсутствие личностного начала (или, по крайней мере, неодобрение его культурой) наглядно проявляется и в том, что портретный жанр получил на Дальнем Востоке неизмеримо меньшее развитие, чем пейзаж. Черты портретируемых не индивидуализированы, сведены к набору инвариантов. Налицо канонические позы и одеяния, по которым можно определить общественный статус, но лица, собственно, нет. То же самое относится и к словесным портретам, что хорошо видно в литературных текстах разных жанров… Что же позволяет говорить об отсутствии на Дальнем Востоке личности, сопоставимой с новоевропейской и даже со средневековой христианской или античной? Прежде всего, это наиболее очевидные прямые текстуальные свидетельства — буддистские, даосские, конфуцианские и синтоистские. В разные эпохи в Китае и Японии эти учения пользовались разным влиянием и разными были практические советы их последователей о том, как достичь гармонии в самом себе, в семье и в государстве. Но все они сходились в утверждении того, что «я» как такового нет, а то, что есть, не сущностно, но является результатом помраченного обыденного сознания, и истинная цель всякого осуществляющего Путь — от этого помрачения избавиться…» «Нет ничего, что б можно назвать «я» или «мой» (Самана–сутта, 4–185). «Знать учение Будды — значит знать себя. Знать себя — значит забыть себя. Забыть себя — значит осознать себя равным другим вещам» (Догэн). «Совершенномудрый не имеет постоянного сердца. Его сердце состоит из сердца народа» (Даодэцзин, § 49). «Сдерживай свои знания, сосредоточь свои устремления на одном… и Дао поселится в тебе… Смотри прямо бессмысленным взглядом, как новорожденный теленок, и не ищи причины всего этого… Мрачный и темный, лишенный чувств и мыслей, и нельзя обдумывать с ним никаких планов — вот какой это человек!» (Чжуанцзы, гл. 22). «Учитель был выше четырех вещей: вне умствования, вне категоричности, вне упрямства, вне “я”» (Луньюй, IX, 4). «Преодолеть себя и следовать этикету» (Луньюй, XII, 1).