— Да всё то же самое, что у вас, только дерьма побольше, — сказал я, когда она отправилась на новостные сайты.
Глория сказала, что наши новости похожи на рерайт их новостей. Рерайтинг — это когда переписываешь какую-нибудь интернетовскую статью своими словами, например, чтобы набить оригинальным контентом новый сайт. Только создаётся впечатление, что у рерайтера глубокая депрессия, добавила Глория и засмеялась. Её смех мне очень понравился: она не хихикала, как девушки чрезмерно застенчивые или непростительно пустоголовые, и не гыгыкала, как девушки слишком развязные. Она просто смеялась, легко и заразительно.
Я оставил ей свой компьютер, когда меня отправили на операцию.
В операционной играло радио того простецки-задушевного настроя, какое обычно звучит в мелких кафешках да в автомобилях тех жизнерадостных граждан, которые непритязательно устраивают пикник с шашлыками у самых индустриальных окраин, поблизости от металлургического завода и городской свалки. Я, в общем, даже по-своему неплохо провёл время, оставаясь в сознании (наркоз, действительно, был местным), слушая специфические прибаутки хирурга да ухмыляясь в ответ на периодические вопросы анестезиолога, как у меня дела.
Примерно сутки после того рука болела просто сатанински, невзирая на обезболивающее, но и это не смогло испортить мне праздника: даже больница может стать отличным местом, если повезло с компанией.
А Глория оказалась самой лучшей компанией, которая у меня когда-либо была.
В день её выписки мне удалось уговорить докторов отпустить и меня на пару дней раньше. Операцию я перенёс легко, рентгеновские снимки показали, что всё идёт как надо, и меня, малость ругнув для порядку, согласились выписать, назначив дату контрольного приёма. Мне было и странно, и тревожно, и — снова — страшновато за Глорию. Каково будет ей вдали от дома, в нашей проекции, весьма посредственной и, прямо скажем, ощутимо хуже той, где она привыкла жить?
Я задержался из-за возни со справкой, потом долго собирал свои вещи (левая рука, уже без гипса, слушалась пока неважно, всё ещё побаливала и была практически бесполезна).
Когда я спустился в холл, Глория уже ждала меня там — в ярко-фиолетовом пальто, оттенявшем сумасшедший цвет её волос, со спортивной сумкой через плечо. И с букетом, почти не потерявшим своей свежести.
Такой счастливой улыбки у неё я ещё не видел.
— Смотри, смотри! — она показала мне свой планшет, кое-как зажав букет под мышкой здоровой руки.
Я увидел стартовую страницу незнакомого поисковика, затем — очевидно, страницу в соцсети, её личную страницу, с фотографией, указанием вуза, номером телефона, ещё чем-то... Дизайн был весёленький, разноцветный — у нас-то соцсети всё синие, серые. Нейтральные. Чтобы никого не раздражать. Создатели соцсетей в мире Глории мыслили по-другому.
Я сразу всё понял. Думал лишь об одном: запомнить этот адрес. Адрес её страницы. И телефонный номер. Адрес и телефон, которые мне, вероятнее всего, никогда не пригодятся.
Мне стало очень грустно, но я был и рад за неё.
— Давай, я тебя провожу.
— Пошли.
Я распахнул дверь, пропустил Глорию вперёд и вышел следом, не понимая, собственно, куда я иду и что сейчас будет дальше.
На улице оказалось не слишком холодно и пронзительно-солнечно. Пока я таскался по кабинетам за справкой, то не раз, скучая, смотрел в окно: там было серо, слякотно, моросило, листва побурела на деревьях и, уже опавшая, почернела, сбившись в мокрые кучи возле поребриков. А здесь вызолоченные, подрумяненные с краёв сухие листья взлетали под ногами, или по одному опадали, задумчиво планируя в синие лужи, привет от недавнего лёгкого дождя, в которых отражалось голубейшее небо, где медленно и ровно, как ползунок загрузки, шёл далёкий самолёт, оставляя за собой яркий снежный след.
Я оглянулся: старое здание больницы (как я помнил, мрачно-зелёное, с облупленной штукатуркой и потрескавшимися травмоопасными карнизами) сейчас было белым, чистым, отреставрированным до блеска. При любых непонятных обстоятельствах я начинаю тормозить, как старый комп с новой операционкой, вот и сейчас я просто шагал рядом с Глорией и молча смотрел по сторонам. Хорошо хоть, догадался взять понести её сумку. Потом у неё зазвонил телефон. Судя по оживлённому голосу, разговаривала она с кем-то из родителей. «Да... нет... в общем-то, всё нормально» (новость про руку она наверняка оставит до их приезда из командировки — сам я именно так и поступил бы). Мимо нас проезжали обычные машины. Навстречу попались парень с девушкой, неформалы в кожаных куртках с шипами. Парень нёс гитару. Следом прошла стайка школьников. После них — пара пенсионеров, трогательно держащихся за руки. Ничего особенного. Вот только деревьев у больничных стен было гораздо больше. И не тополей, из которых в нашем городе вечно делают инвалидов, то обрубая им ветви, сильно накренившиеся над дорогой, то вовсе превращая их в торчащие из земли древесные культи, — а берёз и лип. Я подумал, что, верно, не так-то просто спилить или покалечить дерево, у которого есть собственное имя.