На площадке для вертолетов ждали отправки трупы пяти рядовых с правильно подобранными табличками. Все они погибли на поле боя от удара взрывной волны (Я до сих пор не могу ходить спокойно ни по одному полю). Снаряд убил этих пятерых, не принеся больше никакого вреда. Трое из них были восемнадцатилетние пареньки, напоминавшие теперь восковых кукол, один – полноватый лейтенант с детским лицом, а пятый – капитан лет тридцати пяти. Мы разобрались с ними за пять минут.
– Не зайти ли нам в кантри-клуб сыграть партию в гольф? – произнес вдруг Чердак с неизвестно откуда появившимся британским акцентом.
– А я мечтаю о какой-нибудь гребаной вечеринке с танцами, – произнес нараспев Бегун. Слова прозвучали так странно, что никто даже не засмеялся.
– Но все же мы и здесь можем сделать одну вещь, – сказал Пират.
И я снова почувствовал, что между ними существует молчаливое понимание, а я для них – лишний.
– Думаю, да, – поддержал Пирата ди Маэстро. – Сколько у тебя с собой денег, Андердог?
Мне очень хотелось соврать, но все же я достал из карманов все, что там было, и показал им.
– Этого хватит, – кивнул ди Маэстро. – Ты был когда-нибудь в деревне. – Я смотрел на него непонимающими глазами. – Это за воротами. С той стороны лагеря.
Я покачал головой. Приехав в Уайт Стар, я был все еще под впечатлением свалившихся на меня перемен и заметил только, что попал из джунглей в более или менее организованный беспорядок военной базы. Хотя я вроде бы помнил, как мы проезжали через небольшой городок.
– Никогда? – казалось, ди Маэстро не верил, что такое возможно. – Ну что ж, в таком случае пора тебе получить крещение.
– Да, пора, – подтвердил Пират.
– Пройдешь через ворота. Пока ты держишься на ногах, никто не обратит на это внимания. Часовые здесь для того, чтобы не пускать вьетнамцев внутрь, а не для того, чтобы сторожить солдат. Они сразу поймут, куда ты отправился. Свернешь на первую улочку, дойдешь до второго поворота.
– Возле склада боеприпасов, – вставил Чердак.
– Увидишь табличку, на которой написано большими буквами «Прачечная». Отсчитаешь шесть дверей и постучишь в зеленую с надписью «Ли».
– Ли? – переспросил я.
– Ли-ли, – уточнил ди Маэстро. – Скажи, что тебе нужно шесть соток. Это будет стоить около тридцати баксов. Положи их в пластиковый пакетик, засунь под рубашку и забудь о том, что несешь. Постарайся не выглядеть нашкодившим щенком, возвращаясь в лагерь.
– Немного Джека, – сказал Бегун.
– Почему бы и нет? Напротив надписи «Прачечная» зайди в небольшой сарайчик и купи две поллитровки «Джек Дэниелз». Это не больше десяти баксов.
– Новые парни всегда покупают на всех, – сказал Чердак.
Стесняясь признаться в том, что не имею ни малейшего понятия, что такое «сотка», я кивнул головой и встал.
– Поторопись, – велел Бегун.
Я вышел из сарая на полуденную жару. Направляясь к забору, я оглянулся и увидел солдат, слоняющихся по лагерю, пыльные дорожки, ряды деревянных бараков, два огромных тента, флаги. В сторону ворот ехал какой-то джип.
Дойдя до ворот, я был уже весь в поту. У выхода не было ни сторожки, ни караульной будки – просто стоял одинокий часовой.
Выходящая из лагеря дорога шла мимо потрепанных строений и кривых улочек – она была здесь единственной прямой линией. В двухстах ярдах впереди виднелся настоящий пропускной пункт, с караульным помещением, флагом и железными воротами. Джип как раз подъезжал к воротам, часовой вышел ему навстречу. Я понял, что за мной наблюдают, как только вышел за ворота.
Рядом с нарисованной от руки вывеской «Холодное пиво Хейнекена» стоял в дверях вьетнамский мальчик в белой рубашке. По пологой лестнице спускалась старуха с полной корзиной выстиранного белья. Из верхних окон доносилась вьетнамская речь. Двое полуголых ребятишек, которые чем-то едва уловимо отличались друг от друга, хотя я никак не мог сообразить чем, вертелись у меня под ногами и требовали дать им доллар.
Когда я дошел до указателя «Прачечная», за мной бежали уже пять-шесть детишек. Одни продолжали просить деньги, другие пытались задавать мне какие-то вопросы на смеси вьетнамского и английского. Из окон второго этажа две девушки внимательно наблюдали, как я иду мимо прачечной.
Повернув вправо, я услышал, как девицы смеются надо мной. В ноздри проникал запах угля и кипящего масла. Я был в шоке от того, что обнаружил за лагерным забором другой мир, такой не похожий на тот, в котором жил последние несколько дней. Меня переполняла непонятно откуда взявшаяся радость. Я чуть было не забыл о цели своего похода.
Но все же вспомнил, увидев зеленую дверь и прочтя на ней имя «Ли», написанное черными буквами над дверным молотком. Дети цеплялись за мою одежду. Я тихо постучал в дверь. Ребятишки точно взбесились. Порывшись в карманах, я бросил на землю какую-то мелочь. Дети оставили меня и стали драться из-за монет. Все тело мое было покрыто потом.
Дверь открылась, и седовласая старуха с неулыбчивым лицом сердито уставилась на меня с порога. На лице ее было ясно написано: я пришел слишком рано. Клиенты наверняка не давали ей спать всю ночь. И она сделала мне большое одолжение, что вообще открыла дверь. Старуха заглянула мне в лицо, потом оглядела с ног до головы. Я показал ей банкноты, и старуха тут же распахнула дверь, кивая мне, чтобы я прошел внутрь, чтобы скрыться от детей, которые успели разглядеть банкноты и теперь неслись прямо на меня, вопя, как стая летучих мышей. Старуха захлопнула за мной дверь. Дети не врезались в дверь, как я предполагал, а словно испарились, растворившись в воздухе.
Старуха отошла от меня на шаг и неприязненно скривилась, словно перед ней был вонючий скунс.
– Имя, – сказала она.
– Андерхилл.
– Никогда не слыхать. Уходи.
Она по-прежнему хмурилась.
– Меня послали купить кое-что, – сказал я.
– Никогда не слыхать. Уходи, – повторила старуха, и потянулась к двери. Она продолжала изучать меня, словно пытаясь вспомнить. Потом она словно нашла то, что искала, и улыбнулась.
– Димстро, – сказала Ли-ли.
– Ди Маэстро, – поправил я.
– Похоронка.
Наверное, это означало «похоронщик».
Она махнула в сторону раскладного стола и стоящего рядом стула.
– Что ты хочешь?
Я сказал.
– Шесть? – старуха снова едва заметно улыбнулась. Наверное, это было больше обычного заказа ди Маэстро. Ли-ли поняла, что меня заставили угощать всю команду.
Она прошла в заднюю комнату и там стала открывать и закрывать ящики комода. Оказавшись в закрытом помещении, я почувствовал собственный запах.
Похоронщик – теперь я тоже был похоронщиком.
Ли-ли вышла из комнаты, неся в руке пакетик с самодельными сигаретами. «А, – подумал я, – так это марихуана». И тут же вспомнились косяки, которые курили в Беркли на большой перемене. Я дал Ли-ли двадцать пять долларов. Старуха покачала головой. Я добавил еще доллар. Снова не то. Я дал еще два, и Ли-ли наконец кивнула. Она закрыла мешочек своей широкой юбкой, словно показывая, что я должен сделать с марихуаной. Я засунул сигаретки под рубашку. Старуха открыла дверь, и я вышел на солнце.
Дети снова материализовались вокруг меня. Я поглядел на самого маленького, одного из двух, которые появились первыми. У парнишки были круглые глаза и кожа более темная, чем у остальных. Волосы его завивались жесткими кудряшками. Остальные дети снисходили до того, чтобы заметить его, обычно лишь затем, чтобы дать ему пинка. Я перебежал через улицу к открытой лавочке и купил у постоянно кланяющегося костлявого вьетнамца две бутылки «Джек Дэниелз». Дети бежали за мной до самых ворот, возле которых часовой напугал их, махнув в их сторону винтовкой.
В сарае ди Маэстро распечатал пакетик и внимательно изучил туго набитые сигаретки.
– Ли-ли понравилась твоя образованная задница, – сказал он.