Шематухин — одно слово, кино! — и тут, на огневом рубеже, не мог без потехи. Ружье мелькало в его руках так быстро, будто он, как циркач, имел дело с безобидной игрушкой.
— Гриша! — крикнул, выждав затишье, Тырин. — Да нешто ты в цирке! Смотри, добалуисся!
— Усек, Митрофаныч! — отозвался Шематухин. — Героем хочется стать. Как сказал поэт: «О поколенье судят по героям…»
— Рано тебе, Гриша, роптать, — сказал Тырин. — Молод еще. И героем станешь, коли захочешь…
— Твоими бы устами мед пить…
На душе у Егора Митрофановича с утра непонятно отчего держалась светлая печаль. Он устало, умиротворенно подытожил прожитый здесь срок, из всего, что довелось пережить, выделил только хорошее и сейчас на всех, с кем свела его одна-единственная, первая и, дай бог, последняя в жизни шабашка, смотрел с отеческим прощением. Всяко было, пока трудились, и хорошо бы всем так справить дело — вон стоит коробка клуба, любо-дорого глядеть!
— Видали, — подойдя к нему, сверкнула белыми зубами Наталья. — Каковы вояки! Охотнички, завтра трактором не поднимешь. После вечеринки-то.
— И то верно, — согласился Тырин. — Припрятать надо…
Там, где стояли стрелки, оглушительно, почти слитно бабахнули выстрелы. Поднятые грохотом ласточки, испуганно посвистывая, шарахнулись прочь, в луга.
— Пойдем поглядим, — не стерпела Наталья, сорвала с себя платок и передник. — Посмотрим, кто мужик, а кто так себе…
Надежда тоже загорелась идти. Ей почему-то хотелось во всем походить на Наталью, рвать и метать, как сказал про молодую красивую кухарку Тырин. Чтобы земля гулом пошла; живи так, будто живешь последний день. Все это, ранее слышанное, но не принятое к действию, сегодня сладко волновало Надежду. Они, две женщины, румяно налитые жаром костра, двинулись к стрелкам.
Игорь Арцименев, завидев их — не принимал участия в перестрелке, — пошел за ружьем и патронташем.
Еще раз хлестко ударил по воздуху залп, и стрелки торопливо кинулись к мишеням. Пока они гомонили, выясняя, кто попал, кто промазал, у кого лучше дробь, кому какой заряд нужен, чтобы палить наверняка, с учетом пороков ружья и боеприпаса, подоспел к огневому рубежу Арцименев. Он расчехлил, собрал ружье на виду у всех, а поглядеть было на что: старый бельгийский двойник — бюксфлинт, мягко посвечивая серебряной отделкой, прямо-таки завораживал.
На какое-то время у остальных испортилось настроение. Первым справился с собой Шематухин, и, когда прозвучала команда занять места и приготовиться к стрельбе, он стал выцеливать мишень, держа ружье правой рукой, — вспомнил, как обалдели тогда мужики от его выстрела.
— Не балуй! — хмуро одернул Кудинов Шематухина. — Не в балагане… И вообче довожу до сведения всех граждан. Если слаб по этой части — егерь выразительно щелкнул по кадыкастой шее. — Если, говорю, кто любит это дело и не может утром без опохмелки обойтись, пускай нонче же сдаст ружье. На охоту не допущу…
— Ладно… — протянул Шематухин. — Валяй командуй, пень с глазами. Лесовик чертов!
От раскатистого залпа заложило в ушах; дробь ударила в липу так плотно и резко, что она, брызнув ободранной корой, мочалисто залохматилась.
Стрелки вновь бросились к мишеням, и только Игорь Арцименев остался на месте, крикнул Еранцеву вдогон:
— Взгляни на мою, Еранцев!
Перезаряжая ружье, Арцименев косился на Надю, делавшую вид, что она его не замечает. Но даже в этой неумелой игре, как и в вызывающе неподступной позе, угадывалась взрослая женщина. И все же с Надей, отметил про себя Арцименев, он осторожничал. Однажды женившись неудачно, он со всеми женщинами был настороже.
Еранцев, увидев Надю, сказал:
— Стрельнуть, наверно, хочешь.
— Хочу, — отозвалась Надя, но при виде протянутого Еранцевым ружья зябко поежилась.
— Советую из моего, — протянул великолепный бюксфлинт Арцименев. — Пулечкой. Под яблочко. Никакой отдачи, сто процентов безопасности.
Надя нерешительно взяла ружье, прижала приклад к плечу, принялась целиться.
— Да отвернитесь вы! — сердито сказала егерю.
И верно, Кудинов, насупленно пересиливая желание пресечь бабье баловство, боясь за свой авторитет — обругает еще этот Арцименев принародно, — смотрел на Надю и от окрика побагровел.
— Не буду… — капризно вернула Надя ружье.
Наталья, заметив, каким зверем уставился на егеря Арцименев, истолковала обстановку по-своему: мужики цапаются не иначе как с голоду.