Тем временем сумерки уплотнились, и машина катила по шоссе с включенными подфарниками. Шофер приоткрыл окошко, пустил в машину ветерок, настоянный на разнотравье.
В заднее стекло ударил яркий сноп света, и какая-то машина стала обгонять «Москвича».
Григорий невольно сжался, пригнул голову, а спящего Димку накрыл полой тужурки.
— Не милицейская? — хрипло спросил парня.
— Нет. А что?
— Да так… — смутился Григорий. — Жми, браток! Чего себя обгонять даешь? Машина-то у тебя новенькая.
— На казенной бы не дал, — спокойно отозвался парень. — Свою-то зачем гробить?
— Продавать будешь? На юг погонишь?
— А что?
— На «жигуленка» пересядешь.
— А что? Можно…
— Вот я и говорю — мастаки.
— А ты сам мало, что ли, загребаешь на Севере?
— Были думки купить «газик».
— Ого! Да я бы за «газик» два «Москвича» дал. На ем куда хошь можно.
— Я тоже думал.
— Денег не собрал?
— Собрал. На «Волгу» б хватило. На новую.
— И что?
— Да ну ее к бесу! На свете есть кое-что подороже.
— Это уж философия, — хмыкнул парень. — Прошу извинить, не люблю.
— Правильно делаешь, — загрустил Григорий. — Дольше проживешь. А по утрам гимнастикой занимаешься? Трусцой бегаешь?
— Не-е, — серьезно отозвался парень. — Все свободное время на нее уходит.
— А жена как?
— Нету ее. Бог миловал. На одну нарвался, чуть ноги унес. С ними одна морока.
— А говоришь, философию не любишь.
Впереди мелькнули красные, зеленые путевые огни, из тьмы, разбавленной светом фонарей, донесся стук маневрового локомотива.
— Станция? — очнулся Григорий.
— Она.
— Погоди, браток. Может, до Москвы?
— Далеко, — сказал парень. — Мне завтра на утреннюю смену.
— А если?..
— Тогда гони сороковку.
— Скажешь тоже. На тридцатке сойдемся.
— Не-е, — возразил парень. — На казенной бы довез, а так…
— В другой раз я б тоже не стал торговаться, — сказал Григорий. — Сам не люблю жмотов.
И он не стал больше уговаривать парня, уже подъехавшего к пустынной пристанционной площади. Положил на переднее сиденье смятую пятерку и, пока парень прятал ее в карман, осторожно, боясь разбудить сына, вылез из машины. И так, со спящим на руках Димкой, вошел в здание вокзала.
Постояв перед расписанием электричек, Григорий с запоздалой решимостью выскочил на улицу, но «Москвича» там уже не было. И всего-то минут на пять опоздал Григорий на последнюю электричку.
— Черт бы с ней, с десяткой, — вслух осудил он себя. — Теперь торчи до утра…
Димка вдруг проснулся и захныкал.
— Чего ты? — проговорил Григорий, целуя сына в горячий лоб. — Темноты боишься? Может, есть захотел? Пойдем-ка. Вон еще ресторан работает…
И хотя за дверным стеклом белела табличка: «Мест нет», Григорий настойчиво забарабанил кулаком.
— Открой, мать! — крикнул он, увидев подошедшую к двери старую женщину. — Отца с голодным ребенком пусти.
Женщина открыла, жалостливо глядя на уморившегося Димку, упрекнула Григория:
— Кто же с дитем малым по ресторанам ходит? Небось выпимший…
— Маленько, мать. Да уж все выветрилось.
— Какая же такая мать отпускает ребенка, на ночь глядючи?
— Была мать да вся вышла. Отец-одиночка я, мать.
— Иди уж, коли так.
Григорий прошел в зал, выбрал место в углу. Посадив Димку на стул, отправился искать меню.
— Ну, заказывай, чего хочешь, — сказал он напуганному незнакомой обстановкой сыну.
— Поздно, гражданин, — утомленно подошла к ним молоденькая официантка. — Кухня закрывается. Буфет тоже…
— Сообрази чего-нибудь, — подмигнул Григорий. — Человек первый раз в ресторане. Может, космонавтом будет, когда вырастет. Фото с автографом подарит.
— Да я уж тогда старухой буду, — невесело улыбнулась официантка, но упрашивать себя не заставила — быстро направилась к кухонной амбразуре.
— Ты не бойся, сынок, — говорил Григорий, поправляя на голове Димки жиденький чубчик. — Держись молодцом. Пить я не буду, теперь жизнь у меня пойдет трезвая.
— Только рыба отварная, — вернулась официантка.
— Хек, что ли? — упавшим голосом поинтересовался Григорий. — Ну, хоть его тащи.
— Ничего, мы с тобой на юге наедимся, Димуля. А рыбу живьем буду таскать, по этому делу я спец большой. Там сейчас все поспевает: виноград, дыни, яблоки… Отчим-то тебя, видно, не баловал. Слизкий он какой-то, не ухватишься за него: ни то ни се… Угораздило же Катюху…