Татьяне, хоть она и не все понимала по фразам, которыми запальчиво обменивались люди, сейчас как никогда хотелось, чтобы разговор этот — о родившихся или неродившихся детях — продолжался. Он был нужен ей, как вода при пожаре, для успокоения и еще для оправдания пока только наметившейся цели, с какой сюда явилась. Люди были веселы, их перебранка пустячна, у самой же Татьяны желание придать разговору важность вдруг сменилось растерянностью.
Нет, она не собиралась узнать, легко ли, трудно ли им живется, почему не заводят детей; вопрос, взволновавший ее, был гораздо горше: способны ли они страдать, если им случится потребовать друг от друга насильственной смерти еще невыправившейся жизни, которую они сотворили с общего согласия.
Но такого разговора не получилось.
— Как у вас там в селе? — спросила Наташа.
— Пришла бы хоть раз, посмотрела, — отозвалась Татьяна. — Тут ходьбы-то четверть часа.
— Я был там три раза, — проговорил художник. — Жаль, что вас не встретил… Я выставку готовлю.
— У нее муж стрелок, с револьвером ходит, — рассмеялась Наташа.
— Что же он, не человек, что ли? — сказала Татьяна.
— Вот, вот, — радостно подхватил художник. — Она все понимает, не то что вы, тряпичницы.
— Но, но, Виталик! — погрозила Наташа. — Закосел.
— В самом деле хватит… Хватит, — оборвала его худая соседка, стало быть, жена. — Пошли домой.
— Да я трезв, как телеграфный столб, — ясным голосом возразил художник. — Просто хорошо, что еще на свете не перевелись истинные женщины.
— Там у вас когда-то граф жил, — потянулся в сторону Татьяны очкастый. — К нему Вересаев приезжал, верно?
— Не Вересаев, а Валерий Брюсов, — поправила его жена художника. — И Верещагин…
— Он и сам писал книги, граф… — сказала Татьяна. — Я читала одну его книгу.
— Что вы говорите! — даже подпрыгнула жена художника. — Это же редкость. Я собираю книги…
— Собираешь, но не читаешь, — вставил художник.
— Замолчи ты, — отмахнулась от него жена. — Достать бы эту книгу… Я бы заплатила.
— Не получится, наверно, — задумалась Татьяна. — Непродажная она. С надписью.
Жена художника посмотрела на нее жадно, с немым ожиданием.
— Я вспомню, — кивнула Татьяна, помолчала. — Вот… «Глубокочтимому Савелию Евграфовичу за понимание совершенства природы… — как бы силясь припомнить, что там было дальше, обвела всех напряженным взглядом, — …и несовершенства человеческого рода». Все.
— Какое у вас, извините, образование? — поинтересовалась жена художника.
— Восемь классов…
— А что толку, что вы институты закончили? — сказал художник.
— Отстань, Виталик…
— А кто он был, этот Савелий… как его…
— Савелий Евграфович главным садовником состоял, — пояснила Татьяна. — Был дедом бабки Ульяны…
Неожиданно к горлу Татьяны подкатил тугой ком. Ясно, как в яви, виделась ей бабка Ульяна: сидит в обнимку с оставленными на нее детьми, ждет. Ровным тихим голосом, в котором слышится усталость от жизни, рассказывает на сон грядущий сказку.
Татьяна медленно встала, ничего не сказав на прощание, заперлась в ванной комнате.
Минут через десять, проводив гостей, постучалась Наташа.
— Что с тобой, лапочка? — недовольно спросила она. — Была в таком ударе и вдруг…
— Я к тебе, Наташа, по серьезному делу пришла. Я тебе правду сказала насчет Никиты…
— Что же он натворил, твой Никита?
— Выходит, что он крупную кражу совершил на базе. Но это не он, не он, — торопливо заверила Татьяна. — А улики против него. Крыть ему нечем.
— Да, положеньице, — начиная нервничать, произнесла Наташа. — Чего ты от меня-то хочешь? Юристов у меня знакомых нет, да и вмешиваться в это дело некогда — у меня путевка в санаторий.
— Понятно… Кто знал, что все пойдет кувырком. Надеялись на лучшее, на радостях четвертого решили завести. Пять месяцев уже скоро…
Внимательно оглядев Татьяну, Наташа непритворно испугалась, скрестила руки на груди. И сразу сделалась похожей на ту Наташу, которую Татьяна помнила студенткой, когда еще к ней можно было подойти запросто, пристать с глупым вопросом, она не отвернется. Но лишь на мгновение открылась в теперешней Наташе прежняя.
— Не понимаю я тебя, — зябко передернула плечами она. — Допустим, не было бы этой истории с Никитой… Все равно дикость какая-то… Ну, можно одного, двух. А твои-то годы тоже идут. Что ты хорошего видела с ними, с тремя, а? Я бы тебе пилюль импортных дала, японских. Сто процентов гарантии…