Степка Парфенов, громко отдуваясь, щелкал кнутом, гнал к Шематухину немногих оставшихся овец, и ему постепенно делалось не по себе: Степка уже понял, что дело не в баране, но, в чем именно, пока догадаться не мог.
— Все, — устало выдохнул Степка, пнув сапогом последнюю овцу. — Нема больше…
— Степка, — блеснул зубами Шематухин, глаза его горели. — Уж не ты ли меня проклял? Из-за этой, из-за бабы своей. Да разве можно из-за какой-то дуры на мужика беду накликать?
— Что ты мелешь, Гриша, — испуганно сказал Степка, делаясь меньше ростом. — Что я, дьявол какой? Поискал бы там, где запропастился… К дереву, говоришь, привязывал. Может, он попить захотел, травки пощипать.
— Нет, Степка… — яростно сощурился на луг Шематухин. — Нет там барана. Там, видишь, пусто. Провалиться он не мог. Одна ему была дорога, когда он отвязался, сюда… Смотри, я не последний день живу.
Он, по правде сказать, придирался к Степке Парфенову, чтобы маленько вытрясти из того дурь. Он не любил людей, которые, зная про его прошлое, боялись его. И — какое выдержит сердце! — из боязни лезли на рожон. Привыкли где-то у себя брать других криком — тому, кто не научен горьким опытом, кажется, что самый верный способ подмять человека, которого боишься, хотя и не признаешься в этом даже себе, первым накричать на него. И, стоило Шематухину появиться среди людей, кто-нибудь из того сорта выискивался. Сперва, если такой по пьянке или от нечего делать капал на душу черным, чтобы обезопасить себя наперед, Шематухин придуривался, но при первом же удобном случае любого молодца «воспитывал» жестоко: запомни, не на того напоролся.
— Знаешь, что?.. — нервно сказал Степка. — Сто лет мне он не нужен. Хошь, я тебе второго дам, только отвали по-хорошему.
— Если ты, Степка, свинью мне подложил из-за бабы, то зря, — не отступал Шематухин. — Пойми, из-за такого товара, как баба, мужикам друг дружке нервы портить нельзя. Мужик — самое торжественное создание природы. Возьмем хоть тебя. Ты, Степка, хоть дурак дураком, но, как начинается мутация, в голове, смотришь, извилина появляется. Баба думает, ты такой же, как она, на-ка вот, выкуси. Не смей себя приравнивать к мужику. У них у самих дело безнадежное, их мутация не берет. Этих… извилин у них, Степка, нету. У них отсутствует перспективное мышление по этой причине. Что, нравится тебе моя бодяга?
— С чего ты взял? — Степка не мог смекнуть, к чему клонит Шематухин. Он громко высморкался и ярким встревоженным глазом повел на село: кто бы появился, тогда он, Степка, разговаривал бы с Гришей посмелее. Нерешительно буркнул: — С учеными поживешь, рехнешься…
— Это я-то рехнулся? — с усмешкой спросил Шематухин.
— Не-е… Я вообще.
— Знаешь, анекдот есть. Очень даже к слову. — Шематухин оглянулся вокруг, придвинулся ближе к Степке. — Это, значит, едут в автобусе двое: мужик и баба. Он это самое… с получки лыка не вяжет… Ну, бабе это не нравится, она и говорит: «Ты пьяный…» А он спрашивает: «Ну и что?» Она, вражина, опять: «Ты пьяный…» Он еще раз: «Ну и что? А у тебя ноги кривые…» Тут она на его манер спрашивает: «Ну и что?» Тогда он ей отвечает: «А завтра я просплюсь…»
Он затрясся от смеха, потом, с трудом остановив себя, посмотрел на Степку: понравился ли ему анекдот?
— Ну, ты понял, понял? — заглядывал он Степке в глаза. — Он, значит, протрезвится, а у ней все останется, как было, ноги-то не выпрямишь…
— Понял, Гриша, — напряженно улыбнулся Степка.
— Ладно, Степка, — дав тому успокоиться, сказал Шематухин. — За норов тебя уважать начинаю. Не видел, значит, моего барана…
— Пошел ты, знаешь… — сказал Степка. — На кой он мне, баран твой, нужон? Их у меня вон скоко!
— Ладно, — усиленно соображал Шематухин, потеряв интерес к Степке. — Иди, вылови еще одного… Четвертную дам.
— Не надо, не… — замахал обеими руками Степка. — Забирай даром… Для хорошего человека… не жалко.
Он торопливо исчез в полумраке овчарни, и скоро оттуда донеслись топот, чих и кашель ворохнувшегося стада. Оставшись один, Шематухин простонал от боли в голове, зная по опыту, что боль можно размягчить, для этого достаточно выпить полстакана. Но от одной мысли о выпивке ему сделалось еще хуже. Странно, едва он, забегая вперед, думал о том, что будет через час-другой, когда он вернется на шабашку, сердце холодело. Шематухин осмотрелся в поисках какого-нибудь подходящего тенечка — посидеть, а то полежать бы минут десять — и неожиданно увидел мотоцикл с коляской.