Филипп Семенович говорил, а Котька пытливо глядел на Ваньку, тот на него из-под съехавшей на глаза шапки. Сейчас Котька жалел, что проворонил вчера Удода с Викой. Надо было глянуть на них, чтобы ясно стало — третий лишний. И уйти. И не думать больше о Вике.
— Но-о! — Дымокур хлестнул вожжами, сани дернулись, покатили. Ванька погрозил рукавицей.
— Цё Вике натрепал? — крикнул он и цыкнул сквозь зубы в сторону Котьки. — Припутаю с ней в клубе — схватишь!
— Катись, а то напугал! — Котька прищурил глаза, а когда попытался открыть, не смог. Пришлось снять варежку, пальцами оттаять ресницы. Сунув руку в теплынь самовязки, пошел к яру, скатился вниз по крутому взвозу на залубеневших подошвах до самой ледяной закрайки реки. Впереди на белизне снега четко виднелась фигура отца. Котька побежал к нему, раскатываясь по льду, радуясь нечаянному открытию: раз Ванька сказал: «Припутаю с ней», значит, Вика не хочет ходить с ним. Зря старался Удод!
Осип Иванович сидел на санках перед лункой. В ней, скособочась, плавал обледенелый поплавок. Удочку-коротышку отец держал в левой руке, правой выуживал ледок проволочным сачком. Вода тут же подергивалась новой пленкой льда и опять попадала на решетку сачка. У лунки скопилась горка сверкучих пластинок. Чуть поодаль, около торчащего изо льда шеста, валялись коричневые круги вентерей и пешня. Отец и не думал еще обдалбливать шесты.
— Тебя ждал, — объяснил он. — Небось замерз? Вот и погреешься.
Котька лег на живот, протер рукавом гладкую, с едва ощутимыми волнушками льдину-стеклину, приник к ней, загораживаясь варежками от света. Толща воду увеличила вентерь, приблизила. Все четыре обруча и сеть, обтянувшую эти обручи, увидел отчетливо, потом разглядел горловину и отходящие в стороны стенки. За частой ячеей тускло поблескивало, какая-то масса ворочалась внутри обручей.
— Рыба! — обрадовался Котька. — Полнешенька набилось!
— Есть маленько, — заулыбался стянутым морозом лицом Осип Иванович. — Потому и не стал выдалбливать, чтоб ты посмотрел, да и поднял сам.
— Сейчас. Еще погляжу.
Речки и ручьи, впадающие в Амур, теперь перемерзли, не тащили в него мути, и он очистился в зиму. Придонные струи пылили золотистым песочком, волочили по кругу трубчатые жилища ручейников, полз черный рак, грозя кому-то растопыренными клешнями. Дневной свет распылился в толще воды, мерцал. Чужой притягательный мир жил под ледовой крышей. Было странно глядеть в глубину под собой, все видеть и быть уверенным, что лед крепкий и ты не провалишься в эту влекшую к себе, но чуждую глубь. Когда же на секунду вдруг эта уверенность исчезала, он, казалось ему, зависал в пустоте. Тогда от мгновенной жути у него замирало внутри.
Шаркая унтами, подкатил отец.
— Однако я сам начну, намечу тебе, — сказал он. — А ты пока удочкой помаячь, не лежи, застынешь.
Остро оттянутый клюв пешни втюкнулся в лед, осколки веером брызнули по сторонам. Котька смотрел, как быстро мелькает пешня, крошится, звенит, пылит лед, как над прорубью повисла и не опадает веселая радужка. И работа была веселая, уходить не хотелось. А тут рыба, вон она, тычется в ячейки, выход ищет. Но вентерь так устроен хитро, захочешь — не найдешь путь на волю: вход широкий, а выход узкий, едва руку просунешь. Не зря горлом зовется, а еще — хапом. Да и от пешни такой хряст идет, не только от лунки — километров на пять убежала отсюда вольная рыбка.
Котька завладел пешней, долго долбил огромную прорубь. Когда до живой воды осталось совсем немного, отец сам начал подрубать лед на дне проруби. Тонкая это работа. Пробей отверстие раньше — хлынет вода фонтаном, заполнит прорубь доверху, потом попробуй выруби дно. Сам весь забрызгаешься и катанки ко льду приморозишь.
— Ну, с богом! — Отец перевернул пешню вниз рукояткой и быстрыми тычками проломил дно. Куски льда всплыли густо, Котька вылавливал их сачком, а самые большие Осип Иванович поддевал острием пешни и ловко отбрасывал в сторону. Так же выдолбили растяжки крыльев и вдвоем потянули шест. Показался вентерь. Скатываясь к завязанной мотне, в нем живым серебром трепыхались чебаки, сазанчики и прочая мелочь. Котька сбросил варежки, развязал бечеву, и на лед брызнул искристый дождь. Рыбки подпрыгивали, норовя скакнуть в прорубь, но Осип Иванович унтом отгребал их подальше. Пока завязывали мотню, пока опускали вентерь на место, рыбешки замерзли, изогнулись арбузными корочками. Радостно было сгребать их в одну хорошенькую грудку. Лед окропился блестками чешуи.
Отец перекуривал, щурясь на солнце. Дыма в пару от дыхания не было видно. Котька глядел на рыбок и чуть-чуть грустил. Но совсем недолго, стоило только представить их на кухонном столе, рядом обрадованную мать, даже Нельку увидел: поглядывает на Котьку ласково, улыбается, аж клычок из-под губы выпростался.