— Я буду в ящичном цехе, — уклонился Котька.
— Все одно, — строго покосился отец. — Ящичный или какой, все одно — фабрика. Единый организм. Не станет ящиков, что, по-твоему, спички в мешки ссыпать?.. То-то и оно. Уж ты не подкачай.
Ульяна Григорьевна разлила по мискам крапивный зеленый суп с крошевом из бобового жмыха, чуть прибеленный молоком. Каждому положила по ломтику хлеба. На плите парил чайник, заваренный березовой чагой, от этого в кухне, перебивая вонь мыла, все гуще настаивался запах лесной прели. Он напоминал сквозные, прореженные сентябрем перелески, над ними живые веревки тянущих к югу гусей, лужицы коричневой воды под ногами с отраженными вверх тормашками стволами берез.
Ульяна Григорьевна, пригорюнясь, смотрела на Котьку. Вечная домохозяйка, она не могла ясно представить себе работу фабрики, поэтому считала ее опасной. Да и случаи со взрывами, с пожарами, что нет-нет да приключались на ней, только утверждали Ульяну Григорьевну в своей правоте. Ни разу не побывавшая даже на ее территории, она сравнивала фабрику с пароходом, на котором в тридцать третьем году приплыла сюда с детьми пассажиркой третьей палубы. И хотя мест не было даже на палубу, Ульяну Григорьевну с облепившими ее детьми подобрали, растолкали чьи-то узлы и сундуки, устроили над машинным отделением у самого люка. Люк этот всегда был открыт, оттуда из грохочущего нутра тянуло синим дымом горелого машинного масла, обдавало жарой. Внизу, среди бегающих туда-сюда ползунов и выбрасывающих огромные кулаки мотылей, шныряли полуголые люди, увертывались от рубящего воздух железа, что-то смазывали длинными кистями, брызгали из масленок.
Ульяна Григорьевна старалась не смотреть вниз, но, спохватившись то одного, то другого затертого толкотней ребенка, она невольно ныряла взглядом в дымную преисподнюю и, обмирая от страха, искала в чудовищно отлаженной пляске металла свое изуродованное дитя.
С тех пор любое предприятие, о котором заходила речь, будь то завод или фабрика, она представляла себе нутром парохода и, напуганная однажды увиденной картиной, привычно обмирала.
— Может, не надо ему на фабрику? — попыталась она уговорить отца. — Перебьемся и без его пайки, а там с огорода жить начнем. Он рыбки иногда подловит.
— Нечего все лето собакам хвоста крутить, — твердо ответил отец. — А на воду надеяться — воду и хлебать. Пескаря поймает, думаешь, год его жевать будем? — Отец похлопал Котьку по спине. — Он у нас совсем взрослый парень. Не лентяем растет, рабочим человеком, значит, подавай ему и пайку рабочую. Еще и денег заработает. Велосипед тебе надо?
— Еще бы!.. А ты, мама, за меня не бойся. Не один я иду на фабрику. Сама говорила, чтоб не был хуже других.
Отец довольно крякнул. Котька вышел из-за стола и пошел в комнату за книгой. Ульяна Григорьевна качала головой, всем видом своим как бы говоря: «Ой, не знаю, не знаю».
— Вот именно — не беспокойся, сын верно говорит, — начал Осип Иванович. — Работка у него будет простая, там совсем маленькие есть, а управляются, стучат молотками. К тому же начальником смены Капа. Приглядит, свой человек.
Он приобнял Ульяну Григорьевну за плечи, поправил на голове платочек.
— Писем нет, — дрогнула голосом мать и заморгала, заморгала.
Котька с книгой вернулся на кухню, сел спиной к печи. Книгу он взял у Ходи всего на один день, и надо было дочитать.
Пришла Капа, принесла обрезные кости. Их доставала ее подруга, работающая на загородной скотобойне. Костями она одаривала Капу, а Капа всякий раз делилась с Костромиными. По голодной весне это было большим подспорьем.
— Садись-ка да супчику поешь, — ласково пригласила Ульяна Григорьевна. — Небось прямо с работы.
Капу долго упрашивать не надо. С новогоднего вечера между нею и Ульяной Григорьевной прочно установился лад. Она почти всякий день забегала проведать: то костей притащит, то письмо Костино занесет, то перешить что-нибудь из старых платьев. С Нелей тоже отношения наладились, похоже, та смирилась с мыслью — быть Капе невесткой в их доме — и больше не ревновала ее к брату, по крайней мере виду не показывала. Осипу же Ивановичу все были хороши, а с Котькой Капа была на дружеской ноге.
Прежде чем сесть за стол, Капитолина достала письмо, протянула Осипу Ивановичу.
— Костино! — глянув на конверт, обрадовался отец. — Видишь, мать? Есть весточка! Когда написал?