Как ни старалась Фенела таить от отца свои чувства, но все равно не смогла скрыть впечатления, какое на нее произвели размеры дома при входе.
Широкие, обшитые дубовыми панелями коридоры были сплошь увешаны масляными портретами предков, повсюду виднелось старинное оружие: от огромного банкетного зала до гостиных и кабинетов, окнами выходивших на сад, разбитый словно по линейке чертежника. Серванты ломились от фарфоровых сервизов, поблескивали зеркала в тяжелых резных рамах, а гобелены нежнейших расцветок вызвали у Саймона невольный вздох восхищения.
Фенела не ожидала ничего даже отдаленно напоминающего встретившую их пышность и роскошь, поэтому, когда перед ней наконец предстала сама леди Коулби, девушка окончательно ощутила себя самозванкой, не имеющей ни малейших прав на особняк с многовековыми традициями.
Николас сопровождал свою мать, вышедшую навстречу гостям. Он поспешил вперед, приветствуя их, и Фенела по выражению его глаз и решительно поджатым губам сразу же догадалась, что он чем-то встревожен и опечален.
Взяв Фенелу под руку, Ник повел ее вперед.
— Мама, вот моя жена, познакомься, — представил он.
Вот тогда-то леди Коулби и произнесла свой краткий монолог, абсолютно игнорируя протянутую для пожатия руку девушки.
Наступило неловкое молчание, прерванное Саймоном, который начисто забыл, что Николас собирается в свой черед представить и его: Саймон отошел в сторону и увлеченно разглядывал какую-то картину на стене.
— Неужели это подлинный Ван Фрайсон? — осведомился он.
— Да, — как ни странно, охотно откликнулась леди Коулби.
— Это, пожалуй, прекраснейшая из его работ, какую только мне доводилось видеть! — воскликнул восхищенный Саймон. — Вы только взгляните на кружева на платье! Боже мой, какое совершенство кисти! А как переданы все оттенки кожи! Это определенно шедевр. Ах, если бы сохранилось побольше работ замечательного мастера!..
— Эту картину мой муж покупал сам, когда мы были в Голландии.
— Уверен, он ни разу не раскаялся в своем приобретении, хотя какая жалость, что висит она у вас бок о бок со всяким барахлом!
И Саймон ткнул пальцем в соседнюю картину.
У Фенелы упало сердце: ее родитель определенно выбрал не лучший способ знакомства, да еще со столь важными людьми. Уж кому, как не ей, знать, каким неуправляемым становится Саймон, когда дело касается вопросов искусства! А хозяевам вряд ли понравится, когда их обожаемые сокровища назовут «барахлом».
К ее громадному удивлению, леди Коулби в ответ на замечание Прентиса лишь улыбнулась… Да-да, улыбнулась — пускай едва заметной, почти безжизненной улыбкой, но все-таки губы неприступной леди дрогнули.
— Ваше замечание неудивительно, — согласилась она. — Я сама никогда особо не дорожила этим пейзажем, но мы сохранили здесь в точности ту же обстановку, какая была при жизни моего свекра. Видите ли, среди наследственного имущества масса разрозненной мебели викторианской эпохи, но мой муж предпочитал оставить все, как есть, в память о своем отце, а я всегда с уважением относилась к желаниям мужа.
— Никогда нельзя допускать, чтобы чувства мешали хорошему вкусу, — сурово отрезал Саймон.
Он прошелся по комнате, изучая развешанные на противоположной стене картины. Леди Коулби повернулась к Реймонду.
— Думаю, будет лучше, если мы все-таки познакомимся, — сказала она, — прежде чем начинать какие-либо перестановки и переделки в доме. Я понимаю, что у супруги Николаса вполне может быть свой собственный вкус и взгляд на вещи.
В голосе леди явственно слышались нотки нескрываемой горечи, однако Реймонд предпочел сделать вид, что не замечает их.
— Поскольку мы дети своего отца, то, разумеется, у нас есть собственные взгляды и вкусы, — безмятежно заметил он, — однако в данный момент мы все переполнены одним чувством — восхищением. Не забывайте, что до сих пор нам ни разу не посчастливилось побывать в Уетерби-Корт, и все здесь для нас в новинку.
В голосе Реймонда лишь с трудом угадывался упрек. Впрочем, он тут же улыбнулся и представил My.
— А вот и моя младшая сестренка, — сказал он. — Ее зовут Миранда, но обычно все называют ее My.
— Очень приятно. Как поживаете, дорогая? Думаю, никто не откажется от чашечки чая. Николас, позвони, чтобы подали чай.
Николас выполнил просьбу матери, и наступила неловкая пауза, причем леди Коулби не сделала ни малейшей попытки нарушить ее, скорее наоборот — она позволила молчанию, гнетущему гостей, затянуться как можно дольше, так что смущение Прентисов возросло до крайней степени… после чего леди вдруг оживленно предложила: