Первые рыдания пронеслись сквозь неё, как лёгкий ветерок, мягкий, успокаивающий, даже когда он взъерошил её мысли и видения. Но буря не заставила себя долго ждать. Милена обнаружила, что плачет в широких объятиях Киана, оплакивая все потери, которые ей пришлось пережить, все сомнения…
«Сколько откровений? — подумала она, когда последние порывы ветра пронеслись сквозь неё. — Сколько откровений может вынести одна душа?»
Потому что она слишком много страдала.
Мирадель посмотрела в бородатое лицо Силакви и глубоко вдохнула сладкую горечь его духóв. Казалось невероятным, что она когда-то видела злобу в нежной синеве его глаз.
Они расцеловались — не как любовники, а как брат и сестра. Она почувствовала нежность его щёк. Они уставились друг другу в глаза — их лица были достаточно близко, чтобы дышать выдохами друг друга.
— Прости меня, — сказал высший жрец Хореса.
В Империи ревел невидимый бунт.
Милена моргнула, вспоминая лицо Карсина, не изуродованное избившими его кулаками.
— Киан… — шепнула она, преисполненная надежды.
Мужчине было достаточно одного лишь взгляда и интонации, чтобы понять её вопрос.
— Я не убил никого из министров или слуг, — произнёс он с ободряющей улыбкой. — А Ольтея, хоть и не до конца поправилась, сбежала из Ороз-Хора через тайный проход в подземелье. Сейчас она где-то в городе, но уверен, что вылезет из своей норы сразу, как только узнает новости.
Ужас сдавил ей горло — ужас и сокрушительное облегчение.
— Что? Она же раненая! За ней нужен уход. Высший сион или нет, она… — глаза Мирадель, казалось, расфокусировались, но ещё до того, как она заметила это, Силакви снова был здесь, перед ней, такой же непосредственный, как и её муж.
— Ольтея совсем не та, за кого ты её считаешь, Милена, — едва уловимо прищурился он. — У неё и Финнелона есть один весьма постыдный секрет, с которым нам ещё предстоит разобраться.
— О чём ты? — императрица приподняла бровь.
— В своё время… — Силакви кивнул женщине за спину и она спешно обернулась.
Вокруг собралась небольшая группа рыцарей веры и имперских чиновников. Среди последних она обнаружила и своих верных министров, которых давно знала и которым доверяла. Изворотливый Санторион (ныне нервный и беспокойный), ещё больше похудевший Лерэ, туповатый Лоринсон и даже старик Хиторн… Некоторые смотрели на неё с выражением надежды и даже радости, а некоторые с опаской.
Милена не удивилась, увидев возвращение верноподданнических чувств. Киан сказал им, что они помирились, а значит кризис миновал. Теперь эти люди надеялись, что всё вернётся на круги своя и наступит прежняя, тихая и богатая жизнь, без особых трудностей и опасностей.
Это едва не заставило её расхохотаться. Более того, в каком-то тёмном закоулке своей души Мирадель готовилась к этой встрече, представляя, что она скажет каждому из этих надменных предателей, которые бросили её, едва лишь их жопы оказались под угрозой. Но теперь у неё не нашлось ни проклятий, ни кошачьих плевков, ни воплей возмущения. Вместо этого женщина чувствовала только усталость и облегчение.
Впрочем, возможно что она зря наговаривала про них. Быть может, все её приближённые были измотаны также, как она сама. Может, просто тосковали по той жизни, которую знали до Силакви и его переворота. Может, были напуганы сражающимися толпами. Может, они действительно верили ему…
Какова бы ни была причина, но что-то произошло, когда императрица взглянула на них. Несмотря на вышитые знаки отличия на их одеждах, несмотря на их украшенные драгоценными камнями кольца, несмотря на гордость и честолюбие, присущие их высокому положению, они стали простыми людьми, сбитыми с толку и сражающимися на равных, вместе. Не имело значения, кто совершил ошибку, кто предал или кто нанёс ей вред. Не имело значения, кто умер…
Они были просто сподвижниками Дэсарандеса Мираделя — и мир шумел вокруг них.
Киан снова занял своё место перед алтарём, и Милена поймала себя на том, что наблюдает за ним с простодушным удивлением деревенского прихожанина, смаргивая слёзы, которые больше не жгли её. Казалось, что высший жрец светился, и не только из-за накладывающихся друг на друга колец света, отбрасываемых висящими светильниками-артефактами, но и потому, что императрица теперь видела его новыми глазами.