Она неровно ступала, озираясь по сторонам, только озираясь, но не замечая ничего и не уставая искать её…
— Оли! Отзовись, молю тебя!
Императрица летела по огромному поместью, позолоченному лабиринту, бывшему домом той, кому она отдала своё сердце, которые ныне разбилось вдребезги.
Обезумевшая, сотрясаемая рыданиями, выкрикивающая её имя игривым мелодичным тоном.
«Такой и застанут тебя неотёсанные захватчики, — осознавала часть её души. — Такой кашмирцы найдут благословенную правительницу Империи Пяти Солнц…»
Одиноко бродящую в гостевом поместье, воркующую, визжащую, гогочущую, растерзанную на куски оскалившимся миром.
Она бежала, пока нож ещё не чиркнул сзади по её горлу, пока наконечники копий ещё не обагрили её бока. Она бежала, пока сами ступни её, всё стремившиеся умчаться друг от друга, не превратились в обеспамятевших от страха беженцев — пока собственное дыхание не стало казаться зверем, скакавшим рядом, вывалив красный язык.
— Оли!
Она упала, не столько споткнувшись, сколько обессилев. Пол отвесил ей пощёчину, ободрал колени — а потом усмирил боль своей бездонной прохладой.
Мирадель лежала задыхаясь и медленно поворачиваясь.
Она слышала все прежние звуки, всех людей, которые когда-то были и ходили по этим коридорам. Все негромкие голоса знатных гостей и императорских родственников, смешки щёголей из благородных родов, шорох нелепых подолов, топот неуклюжих слуг. И даже «её», идущую навстречу, хотя внешность этой женщины была знакома Милене только по профилю, оттиснутому на монетах: Янлиенна Мирадель, её предшественница, прошлая супруга Дэсарандеса, подарившая ему Аелиноса и Финнелона. Она шла мягкой кошачьей поступью, в нелепых, расшитых золотом шлёпанцах, скорее насмешливая, чем улыбающаяся…
Резко вздохнув, императрица подскочила.
Издалека сквозь вереницу опустевших залов сочились мужские голоса:
— Госпожа! Отзовитесь, ваша милость! — слышала она разноголосый хор.
«Не послушались меня, — осознала Милена. — Либо я провела здесь слишком много времени».
Окинув полумрак взглядом, она осознала, что лежала на полу в вестибюле.
Мирадель выпрямилась, всем телом ощущая утомление. Подошла к ряду дубовых панелей, ограждавших противоположную колоннаду, отперла запор, отодвинула одну секцию и, прищурившись, посмотрела на широкий балкон. Возле уютного мраморного бассейна чирикали и ссорились воробьи. Небо пастельных цветов пульсировало обетованием воздаяния и войны. Распростёршийся под вечной дымкой Таскол пронизывал расстояние своими улицами и домами.
Дымные столпы поднимались над горизонтом. Чёрные фигурки всадников рыскали по полям и садам. Беженцы толпились у ворот. Стонали горны, но звали они, предупреждали, или смеялись над ней, она не знала… да и не смущала себя такими мыслями.
— Нет…
В душе каждого имперца обитает нечто безжалостное и жестокое, рождённое эпидемиями, бедствиями и сожжёнными людьми. Милена была неуязвима: немилосердная реальность мира могла сколько угодно обламывать свои ногти, мечтая вцепиться в неё. Отвернувшись от балкона, императрица возвратилась в сумрачные недра поместья с какой-то усталой покорностью — словно играла в некую игру, но давно уже потеряла терпение. Она не столько утратила надежду, сколько отодвинула её в сторону.
Высокие двери в широкий гостевой зал были распахнуты настежь. Она вошла, крохотная под взмывающими вверх каменными сводами. Представив себе всю тяжесть, подвешенную над её головой, обитавшая где-то в глубине её души обнищавшая дворянка удивилась, что это здание могло быть чьим-то домом, что кто-то живёт под выложенными золотом и серебром потолками, защищёнными миллионами кропотливо вырезанных рун.
Через широкие окна небо бледным светом заливало длинные столы и остатки брошенной мебели. Верхняя галерея пряталась в резных тенях, внизу блестели полированные полы, которые устилали сухие мухи, не сумевшие найти выход и погибшие в этом помещении. Чуть колыхались натянутые между колоннами гобелены — по одному на каждое завоевание её грозного мужа.
Мирадель подумала о долге, о том, каким образом следует придать смерти рыцарей веры, убивших Карсина. Она представила себе Лотту и ожидающую её жуткую участь. И ухмыльнулась — с полным бессердечием, — представив себе те мелкие жестокости, которыми прежде ограждала себя её собственная робкая и покорная природа.