Более не существующая.
Теперь она будет действовать с использованием всех тех хитростей, о которых рассказывал Дэсарандес. «Смазывать голос маслом» и требовать крови. Как это делает её божественный муж.
— Ваша милость! Благословенная императрица! Отзовитесь! — продолжали кричать голоса.
Она бесшумно прошла по просторному залу и приблизилась к величественной фреске, украшающей стену. Лишь тогда она заметила небольшую дверцу, практически сливающуюся со стеной. Тайную дверцу, которую она увидела только потому, что та была приоткрыта — словно приглашала её заглянуть внутрь.
Робким шагом Милена приблизилась, а потом неуверенно протянула руку. Слабого толчка оказалось достаточно, чтобы отворить её и пройти внутрь, оказавшись в небольшой проходной комнатке, служащей местом, долженствующим позволять наблюдать за происходящим в главном зале. Наблюдать через едва заметные щели, искусно оставленные во фреске.
И здесь, на драной лежанке, прямо возле стены, она заметила её… Ольтею. Свою любовь, свернувшуюся клубком и едва слышно душащую. Спящую.
Грязную, окровавленную, босую…
Отчаяние преодолело отвращение. Она схватила её, обняла, заглушила рыдания и стоны.
— Милена? — непонимающе прошептала та. — Это правда ты? Милена⁈
Императрица припала щекой к холодному комку засаленных волос.
— Ш-ш-ш, — выдохнула она, обращаясь к себе в той же мере, как и к женщине в своих объятиях. — Я осталась единственной властью.
Взгляд её метнулся обратно, в сторону выхода, а с ним вернулась и память о её городе, великом Тасколе, столице Империи Пяти Солнц. Далёкие завывания кашмирских горнов ознаменовали воссоединение двух любящих сердец.
«Да сгорит он — этот город», — мелькнула злобная мысль.
Благословенная императрица плотней обхватила аристократически тонкие руки и плечи Ольтеи, вновь предпочитая забыть о силе, которая за ними стояла. Вместо этого она лишь плотнее прижимала её к своей груди — столь сильно, будто желала слиться и образовать нечто единое.
То, что и должно быть.
Вместе с Маутнером я чеканил шаг, стремясь быстрее добраться до Логвуда и его, несомненно важных, новостей. Ох, даже не знаю, хочу ли я того, чтобы они были важными или готов просить судьбу о пощаде? Хотя бы ненадолго, а?
Однако мысли в голове крутились вокруг совершенно иных вещей. Мне вспомнилось, как я посетил Геварди, получив за спасение его внучек весьма таинственную и в каком-то плане интригующую награду…
В тот день причиной всех ссор, распрей и перебранок в городе был, несомненно, зной. Да-да, именно он, совсем не все те беды, о которых болела голова у «будущего меня»!
Хотя… наверное дело даже не в том, что жар, льющийся с небес (даже несмотря на ожидаемую зиму), осушил большинство источников воды. И не в том, что на городской мостовой можно было печь яйца, а пыль, вздымаемая порывами горячего ветра, заставляла слезиться глаза и царапала глотки — редкость для поздней осени этого региона, но норма, когда располагаешься сравнительно недалеко от пустыни…
Дело, скорее, было в атмосфере, которая висела над пережившим войну и бунт Монхарбом уже весьма продолжительное время: душной, нервной, будто наполненной невысказанными резкими словами и несправедливыми обвинениями.
Такой день подошёл бы для спокойной трапезы в затенённой беседке, со стаканом холодного вина (или хотя бы эля) под рукою и молодой служанкой рядом, что декламировала бы негромким, чувственным голосом эротические стихи. Ну или использовала свой ротик несколько для другого, тоже несомненно очень приятного дела…
В тот день я, вздыхая о невозможности осуществления своего видения, почёсывал лёгкую щетину, сетуя, что не уделил ей время, и ожидал. В сей чудесный миг я находился на внутреннем балконе, скрытый лёгкой ширмой, а внизу, на затенённой аллее, восседал старик Геварди и трое более ранних посетителей — представители клана бродячих кочевников из Великих Марок, которые пешком прошли сюда весь путь, сквозь Сайнадское царство, сохранив при этом товар и людей. И это показатель.
Вонь от них ощущалась даже на балконе, в пяти метрах от происходящих событий, и я не мог представить, что чувствовал сам Нородон. Однако же, созданная производственной магией щель в ширме позволяла с горем пополам рассмотреть его лицо, которое даже не кривилось, словно бы всё происходящее являлось сущей нормой.
— Пять серебряных тилнов за штуку, Геварди, — хриплым и грубым голосом, на хорошем мунтосе с лёгким сайнадским акцентом, озвучила центральная из собеседников старика фигура. — Пять. Это честная цена.