На лесопилке тоненько и протяжно загудел гудок, оповещая о конце рабочего дня. Старик возница прислушался, подставив ухо, и с облегчением вздохнул:
— Вот и дома… Ишь кричит-заливается «соловей наш»… Мертвое тут было место, а теперь повеселее стало… Много расплодилось народу — редко помирают, живут…
В поселке навстречу им стали попадаться по дороге люди, шагавшие из делянок, с лесопилки, с лесного склада, и некоторые, узнав Горбатова и старика, приветливо здоровались.
Горячий и потный, покрытый изморозью Звон, прядая чуткими ушами, озирался по сторонам, потом, рванув сани, круто повернул к конному двору, стоявшему на бугре поодаль…
Канадская диковинка не сразу далась красноборским «мастерам». Сняв старый железный обносок — лесопильную раму, они уже перевезли из Вьяса в разобранном виде новую раму и с утра до вечера потели над ней, постигая ее премудрость… После шестидневных напрасных трудов, когда уже потухала у ребят всякая надежда, и появился кстати Алексей Иванович Горбатов…
Он пришел на лесопилку в тот же вечер, чтобы приглядеться к заморскому чуду, как прозвали раму на поселке. Ему светили двумя фонарями «летучая мышь», и этого тусклого света хватило, чтобы разглядеть не найденные ребятами простые секреты… Взаимное сцепление частей поражало своей бесхитростностью. На металлургическом гиганте Горбатов не с такими имел дело; лесопильная рама — только дальняя, самая маленькая, наивная родственница тем, какие он знал. Руки его уже тянулись к отполированным станинам, знакомый маховичок с противовесами сам просился на свое единственное место и почти кричал о работе. Семь пил готовы были по первому знаку вытянуться в челноке вертикально между стоек, цилиндрические валики-рябухи, подающие дерево в раму, как бы сами собой располагались попарно по обе стороны рамы, а стол с зажимами оказывался самой обыкновенной тележкой.
— Завтра начнем пилить тес, — только и сказал Горбатов, уходя от несобранной пилорамы. А тронув одного юнца за локоть, прибавил ему в назидание: — Не проспи завтра, пораньше приходи: тебе первому освоить надо — ты комсомолец. Я тебе все растолкую, сам поймешь. Тут дело совсем нехитрое…
На второй день новая лесопильная рама дала первую партию полового теса в триста штук. В перспективе, которая уже угадывалась, эта цифра непременно окажется самой меньшей из тех, что будут записаны позднее, потому что безусый юнец уже глядел на машину горящими глазами влюбленного, а девушки-откатчицы лукаво подмигивали ему: не осрамись, мол.
Возница-старик приплелся тоже сюда и, путаясь в ногах, перебегал с места на место, чтобы доглядеть за всем, что делали проворные горбатовские руки.
— А зыряны и комы тоже заводы налаживают? — спросил он.
— А как же, — не улыбнувшись, взмахнул бровью Горбатов. — Большевики, дед, по всей земле.
— Хм… большевики, значит? Та-ак… теперь понятно. Должно быть, по всей земле, — уже сам себе он втолковывал это для большей ясности.
Глава V
Сказка и жизнь
Увидев отца, Катя захлопала в ладоши, запрыгала, — белое, с оборками, платьице отдувалось ветерком движенья. Потом подбежала к отцу и, подняв на него серые, материны глаза, спросила нетерпеливо:
— Привез?
Отец не торопился с ответом, должно быть решив ожиданием и неопределенностью потиранить детское сердчишко. Ариша стояла рядом и наблюдала.
— А вот посмотрю… может, привез, а может, и растерял в дороге. — Катя следила за его рукой, опустившейся в карман. — Впрочем, сама поищи.
Шустрые ручонки обследовали один карман снаружи, потом — другой.
— Привез, привез! — громко закричала она.
Действительно, в кармане у отца было много еловых шишек — холодных и бугристых на ощупь. Подставив подол платьица, Катя уже командовала:
— Выкладывай, выкладывай все!
Он зацепил полную горсть и, пересыпая из ладони в ладонь, сам любовался прекрасным подарком, который «прислала белочка».
— Тут сколько? Тыща?
— Немножко поменьше… В дупле у ней лежали… Половину тебе отдала, половину для себя оставила. У вас с ней теперь поровну…
— А ты ей про меня сказал? — допытывалась Катя.
— Все рассказал… Живет, мол, во Вьясе одна маленькая девочка, звать Катей. Говорю, шесть лет ей скоро. На именины приглашал ее, — не хочет.
— Почему?
— Нельзя ей покинуть свою избушку. — Усадив дочку на колени, он продолжал рассказ. — Если она уйдет, то избушку ее займет другая белочка и орешки перетаскает… А орешков-то она запасла себе на всю зиму… И в дупле у ней разных сортов орешки! — Он вынул из портфеля пакет с орехами и пряниками и отдал Кате: — Вот тебе подарок от нее — на именины… Когда я с ней разговаривал, она в дупле сидела; сама в дупле сидит, а носик — желтый, остренький — выглядывает наружу… Хорошо у ней там, интересно…