— А что не прийти. Я веселая, веселиться люблю.
— Знаю. Такие мне нравятся. Посидим давай, — и указал на солому.
— Недосуг.
— Полно. Какая ты, право.
— Какая?
— Просить все надо. Ну ничего. Я не гордый, и попрошу… Кончилось кино-то?
— Нет еще. До конца я не досидела: завтра рано вставать.
— Мне завтра на работу тоже. Ничего, выспимся… Посидим давай, побеседуем. На воле-то нынче гоже — тихо, луна вон. К тому же мне скучно что-то… Присядь. — Он взял ее за руку и потянул к копне.
— Недосуг, — упиралась она, вырывая руку.
— Полно, не капризничай. — Бойко обхватил он Наталкины плечи и ртом припал к уху. — С Ванюшкой-то али поссорилась? Так и надо… О тебе говорит он негоже. Недавно все хвалился, что ты больно любишь его. — Наталка прислушивалась к голосу парня и, выжидая примолкла. — Сдобная, говорит, девка, только… сердце к ней не лежит. Хочу, говорит, уйти: надоела.
— А вот я его спрошу.
— Чудачка… об этом не спрашивают. Все равно соврет, коли на обман большую способность имеет. Ты сама гляди хорошенько… да слушай, что говорят. Ведь добра желаю.
Пронька ластится, заглядывает ей в лицо, выпускает украдкой рыжеватые густые кудри на волю.
Наталка прикинулась доверчивой и ласковой:
— Я знаю, что болтун Ванюшка-то… Верно, пожалуй, любить его не за что… Ну, а что, если… уйду от него али прогоню, ты чего скажешь?
— Я?
— Да.
Парень рванулся к ней и обнял еще крепче:
— К тебе прямо с ночевой приду, и тут же поженимся… Не как он, я с тобой буду жить… семья будет… распишемся.
Он вытянул губы, на нее пахнул водкой и руками полез к ней за пазуху. Наталка отшибла его руку и, на шаг отступив, сердито сказала:
— Не замай чужую, заведи свою. Али думаешь, я взаправду с тобой? Почуял волю. Руки держи подальше! Ишь полез…
— А что? Не привыкла, что ли?
— Привыкла, да не с таким.
— А что он, лучше? — Пронька сдвинул кепку со лба и тряхнул кудрями.
— Еще бы. Он мне — муж.
— Муж… экое диво. А я, может… — Он хотел сказать, что он умнее Ванюшки, но сразу смекнул, что задорить ее невыгодно. Стал перед ней фертом и, заигрывая, тронул тихонько локтем. — А я?..
— От баланса шкура! Вот кто… Ступай, куда шел, и прохожих не лапай, не про тебя.
Даже откачнулся Пронька от этих неожиданных, обидных слов и сдернул на глаза кепку:
— Сама ты шкура! Сука хохланская… Думаешь, так на тебя и позарились?.. Попытал твою бабью глупость, и хватит. Не хуже твоих ковыли найдем… Чистюля пшеничная!.. К партийным льнешь? Они тебе обломают колосья-то.
Она обернулась к нему и с вызывающей откровенностью кинула:
— С ним я живу и жить буду! Живу по добровольности. А ты, пьяный козел, забудь и думать!..
Он готов был броситься на нее сзади, подмять под себя и распластать на дороге, — пусть Ванюшка почувствует!
— Ладно! — пригрозил он. — Будешь у меня выть на луну, попомни!..
— Безрогого козла не боюся, не испугаешь. — И пошла не оглядываясь.
Размахнувшись, он хотел ударить ей в спину тяжелой палкой, но тут же опомнился и только скрипнул зубами:
— У-ух!..
Он шел к бараку, угловато ворочал плечами, задыхаясь от злобы и зависти.
Глава VIII
Заветная тетрадь
Дверь широко распахнулась, и в облаке стужи появились на пороге знакомые люди, а Параня, покосившись на дверь, в которую валил холод, молвила:
— Затворяйте скорее, не лето ведь.
Закутанная в пуховую шаль, Катя боязливо вступила в избу, — к ней первой ткнулся мордой Буран. Вошел Алексей Горбатов с ружьем в руке, слегка подталкивая дочку, а за ним — лесоруб Ванюшка Сорокин. При виде ружья собака заволновалась, крутилась по избе, обнюхивала ноги то одному, то другому, но больше всего увивалась вокруг робеющей девочки.
— Только что протопила — застудите, — продолжала свое Параня.
— Ничего, — успокоил ее Ванюшка, — обдует свежим ветерком, сама свежее будешь, дольше не помрешь.
Старухе не понравилось это:
— А тебе жизнь-то моя зачем?
— Известно, за молоком пришел, — пошутил парень.
— Знаю, что не из жалости.
— Стара маленечко, а то пожалел бы. — Но уж эту развязно-веселую шутку Параня встретила таким суровым, исподлобья, взглядом, что Сорокину стало неловко.
На вопрос Горбатова, где Петр Николаевич, она ответила:
— Да ведь он какой?.. В воскресенье и то дела всякие. Ушел к Сотину, скоро придет, посидите.
В избе стало тесно от незваных гостей, Ванюшка торился у порога, Горбатов присел за вершининский стол; его ружье нечаянно громыхнуло прикладом, Параня вздрогнула. Она вообще десятка неробкого, но безотчетно боялась этой железной палки: на беду, как раз и выстрелит!.. Умышленно отвлекая себя от этих страхов, она подвела к столу девочку, усадила на табуретку, заулыбалась сама: