Высокие зрелые сосны, перегоняя одна другую, вымахали вверх и там, на высоте в восемнадцать метров, схлестнулись в жестокой схватке. По летам падают вниз перебитые в драке ветви. (Это Вершинин представлял ясно.) Взамен их вырастут выше по стволу другие и с новой весной вступят в драку за место под солнцем, за свет, за воздух. Кое-где отвоевала себе место гнездовая поросль берез, высоких, под одно с верхним пологом леса, прямых и голых, как сосны. Вдогонку им прут суровые ели; настигая своих врагов, они пробивают острыми пиками густоту сосновых и березовых сучьев; те расступаются покорно, начинают расти вкось и, оказавшись слабее других, умирают, падают, гниют, выстилая трухой землю. У берез и сосен, что попали под лапу ели, та же судьба — уйти им некуда: ель душит их в хмурой тени.
— Посмотрите, как она стремительно шагает вверх, — говорит Вершинин. — Через двадцать — тридцать лет ель нагонит «главные силы противника» — верхний лесной полог — и в новой битве, битве опять не последней, победно вскинет, как знамя, острые темно-зеленые пики над лесом… Без шума, без огня, без видимых слез идет борьба, идет из часа в час, из года в год — злая, жестокая, затихая только по зимам…
Он говорил об этой нескончаемой войне увлеченно, с каким-то самозабвением, открывая перед ними давно выношенную идею, а Горбатов и Сорокин слушали, глядя то на лесовода, то на лес, видневшийся впереди, и было Ванюшке приметно, как менялось выражение лица Алексея Ивановича, становясь решительным и несогласным. Вдали от них Буран обнюхивал, наверно, следы косого, кружась вокруг можжевеловых кустов.
— Все-таки лес нельзя равнять с человеком, — первым возразил Сорокин.
— Он не равняет, а объединяет в одно целое, — поправил Горбатов. И обратился к Вершинину: — У вас там еще кое-что есть… и я не совсем понял: куда ведет ваша теория?.. В таком «лесу», пожалуй, и головы не сносишь.
Спохватившись, Вершинин решил за благо несколько отступить:
— А для меня, думаешь, все ясно?.. О, далеко не всё… Не такие люди, как мы с вами, и то… в тайге плутают.
— Вот это верно, — согласился Горбатов.
Через несколько минут они уже вступили в лес. Шли просекой. У межевого столба заметили следы зайца. След уводил в чапыгу, Буран обнюхал тропу косого и, подтянув живот, понес.
— Тропить? — живо спросил Сорокин, употребив слышанное от лесовода слово.
— Какое «тропить»?.. Распутывают зайчиные петли без собаки, — сказал Вершинин. — Но если хочешь, бери Бурана — и вали.
Сорокин не знал охоты, никогда не имел ни ружья, тем более охотничьей собаки, и теперь с особенным волнением уходил на этот забавный подвиг. Только бы самому не сплошать!.. Он свистнул Бурана, улюлюкнул, толстую стволину повесил на плечо и заскрипел на лыжах в кусты, куда уводил заячий след.
Вершинин и Горбатов пошли поляной. Начал снег падать, и все видимое окутывал туман — мелькающий, легкий, просвечивающий. Кругом было необыкновенно тихо, и вдруг невдалеке взорвался оглушительный выстрел, будто железная балка лопнула над самым ухом. Вслед за эхом, укатившимся вдаль, раздался крик, неистово радостный:
— Э-гей, Вершинин… убил!
Обернувшись в сторону Горбатова, лесовод удивленно поднял брови и сдвинул шапку со лба:
— Неужели?.. Странная удача. Ведь ружье — утиль. Я стреляю отлично, но из него ни разу не попадал в цель. Ванюшке везет — и в любви, и на охоте. Не правда ли?
Горбатов не ответил, продолжая думать о самом Вершинине.
За ближними кустами зарычал Буран, с звериным гневом, с жадностью, словно отнимали у него изо рта кусок мяса. И вдруг — растерянный зов Сорокина… «Охотник» звал лесовода на помощь, жалуясь, что собака никак не подпускает к убитому зайцу.
Вершинину, как и всякому охотнику, было приятно лишний раз убедиться, что у его собаки навыки настоящей гончей. Сейчас она сидит над тушкой зайца и ждет хозяина. Вершинин повеселел, ускоренно задвигал лыжами.
— Ученая собака всегда так: кто бы с ней ни был — она отдает трофеи только хозяину, — с чувством повторил он.
Верно — на снегу лежал большой, фунтов на шесть, беляк, затихший под лапами Бурана, а Сорокин, немножко бледный, стоял в стороне с ружьем. Лесовод ласково потрепал свою умницу за теплые уши и взял зайца. Тушка беляка отдавала желтизной, белое ухо с черной кисточкой внутри было разорвано дробью, голова разбита, на снег капала кровь.
— Как удалось тебе? — спросил Вершинин.
— А вон Буран: убежал куда-то, тявкнул. Я остановился, припасся на всякий случай, жду. Вдруг заяц, и — прямо на меня… Я — на четверть влево, на четверть вниз и — бабах!.. Он, конечно, вверх пузом.