— А может, он сказал ей? — поддержала одна из баб. — Он ученый человек, не нам чета, на вершинке сидит, далеко видит… Вот и сказал, старуху жалеючи.
Но Лукерья, вступившись за Параню, разъяснила иначе:
— Вершинин тут ни при чем: он с ней слова лишнего не скажет. Городской человек приехал, вот и сказывал… Уж это известно доподлинно. — И махнула рукой с отчаянием: — Война… определенно ясная!
Приказчик — весь седой от мучной пыли — ворочал мешки за прилавком и громко сопел, отыскивая пропавший карандаш:
— Треплется народ. И вы тоже. Из-за вас пропажа случилась. Кто схватил карандаш?.. Ах, вот он, — извиняюсь.
Параня осмелела, — спичек было достаточно, а очередь уже подходила к ней:
— А что нам народ? Народ про себя сам знает.
Бабьими встревоженными голосами загудела лавка:
— Знамо дело. По всему чуется.
— Что касается войны, то, пожалуй, конешно.
— И я слыхала. Лесорубы баяли. Тут вранья — ни пылинки.
— И партийно-комсомольское было ночью. Все по самому по этому, не иначе. От огня завсегда дым.
— Коли пушки забухают, — спички пропадут в первую голову, потому как самый ходовой товар.
— И без того чуется: накануне войны живем… А может, и началась уж, только народу не оповещают. Бери, бабы!..
Продавец стал унимать вдруг затосковавших, взбудораженных баб, отвешивая товар на обе руки и громко стуча гирями:
— Перестаньте брехать, а то отпускать брошу! Спички у меня завсегда будут. Вон их сколько… А ну, подходи веселее! — К прилавку подошла Параня. — Поживее, касатка, растопыривайся.
Бабы приутихли малость. За прилавком, в углу, спичек было действительно много: три полных ящика, одна полка снизу доверху завалена клетками и треугольничками, аккуратно выложенными из коробков. Все видели, что спичек хватит, помнили, что и раньше недостатка в них не было, и не особенно волновались, — спокойно забирали муку, сахар, рыбу, нитки, махру и уж заодно просили… спичек.
— Дай-кось и мне.
— Сколько? — хмурился приказчик.
— Пачку.
— А тебе?
— Две.
— А тебе сколь?
— Три…
Приказчик уперся руками в прилавок и, покраснев, заорал:
— Да вы что… Белены объелись? Дьяволы! Еще привезу… Больше трех коробков — хоть режьте — давать не буду… Кто следующий? Подходи!
Этот крик Параня слышала уже за дверью ларька и подумала: «Узнает Вершинин — осердится. Пожалуй, скажут, что я народ взбулгачила. Вина на меня одну падет. Страдать без вины неохота». И, что-то решив, поплелась с корзинкой к главной конторе. Навстречу стали попадаться конторские люди. На ходу, незаметно, она потеснее уложила спички, прикрыла их тряпочкой и поднялась на крыльцо.
Большой дом, только недавно выстроенный, был разгорожен дощатыми перегородками на несколько комнат. Много столов, людей и всяких шкафов, слышится бумажный шум и щелканье на счетах. Параня в этакой тесноте не скоро нашла лесовода… Вершинин сидел в комнате-боковушке, был занят с другими и еще что-то писал, иногда ероша свои волосы левой рукой. Стало быть, спешка у него, если три дела зараз делает. Паране пришлось подождать, пока уйдут от его стола чумазые кузнецы, поставила корзиночку на пол и тихомолком стала в угол. Лесовод увидал ее, правой рукой отстранил одного посетителя и сухо спросил:
— Тебе что?
— Спички выдают, — просунулась к нему Параня. — Слышь, народу много, а спичек в ларьке мало. Слышь, так и хватают, так и хватают… Взять, что ли?
— Ну и взяла бы.
— Сколько брать-то, не знаю.
Она отрывала его от дела, и он торопился прогнать ее:
— Ну, пачку, две. — Старуха не уходила. — Еще что?
— А керосинцу взять?
— Тебе виднее. Ну, все что ли?..
— Все, родимый.
— Ступай.
В дверях она задержалась, почтительно уступая дорогу Горбатову, и косила глаза на свою корзинку, проверяя, не видать ли там спрятанных спичек.
Осторожно шагая скользкой тропой, она облегченно вздыхала: «Господи, владыко живота моего… кажись, дело уладилось. Верстушку — туда и обратно — отмахала недаром».
В проулке встретился ей Ефрем Герасимович Сотин с маленьким тесовым гробиком под мышкой. Шел он медленным шагом — постаревший, бледный, рябой, с темной родинкой над левой бровью. Параня пустилась в расспросы, желая выказать свое участие:
— Али, родимый, помер сынок-то?
— Вот видишь, — указал он на пустой гробик глазами.
— Когда?
— Позавчера ночью. Только я прибежал с собранья, застал еще живого, а ночью… погас он.
— Умненький был паренек. Жаль-то как, господи. Когда хоронить-то будете?