Но Полтанов уже взял со стола Вершинина свое заявление, сложил его небрежно и сунул в карман.
— Ладно, — сказал он, — без директора обойдется. Пойдемте, ребята, пора нам, работы много нынче.
И кузнецы ушли. Тогда Горбатов, глядя в упор, сказал Вершинину:
— Вы — помощник директора, а потакаете рвачеству… Чем объяснить это?.. Оплошность?
Только что начатый разговор был прерван: вошли плотник Никодим, пильщик с лесного склада, потом столяр, делавший рамы для бараков и нового щиткового дома. Следом за ними заявились коневозчики с Якубом во главе, а малое время спустя поверх их шапок поднялась неожиданно голова медведеобразного человека, — это был старый знакомец, углежог Филипп, только что пришедший из лесу.
Чтобы увидеть, тут ли Вершинин, Филипп встал на порог и вытянул шею.
— Эк-ка-а! — распахнул он голос широкой октавой.
Якуб, стоявший рядом, вздрогнул и прикрыл ухо шапкой:
— Ну и глотка у тебя, парень! Испугал даже. Никак не привыкнешь к твоей ерихонской трубе. А ты потише.
Филипп продолжал:
— Набито вас тут, как баб в лавке. А ну-ка посторонись. — Он не хотел ждать, пока Вершинин отпустит ранее пришедших посетителей, — ему некогда было, и он крикнул зычно, прямо через головы: — Эк-ка-а! Петр Николаич, кулей мне выпиши, кулей! Мы с Кузьмой четыре новые знойки зажгли, как тебе обещали. Помнишь?..
Мужики загалдели:
— У нас свои дела. Пришел, так стой, сосна на тебя не валится.
— Не семеро по лавкам. Не напирай.
— Не смейтесь. Насчет семерых-то правильно. Ну, только некогда мне, за керосином тороплюсь. Баб там — видимо-невидимо. Растащут все… В потемках сидеть придется, а у меня — самая жара: в лес бежать надо, готовую знойку разворочал, а уголь в груде оставил. От углей убег… остался Кузьма там, да он, сатана, без меня ничего не сделает… Что будешь делать? Суматоха какая. Хоть разорвись напополам: и уголь, и керосин. — И забасил еще сильнее и гуще: — Так кулей-то мне прикажи привезти. А я пойду…
Он шагнул в коридор и остановился. Правая изуродованная рука его легла на плечо рядом стоявшего Якуба:
— Вот задача, Якуб… скажи, куда плюнуть: на угли или на керосин? И уголь жалко, и без керосину нельзя. Что будешь делать?..
Якуб ответил:
— И думать нечего. В лавку пошли свою бабу, а сам на знойку шагай.
Вершинин, слушая этот разговор, перегнулся через спинку стула и смотрел в окно, выходившее на улицу. Ему видно было, как старик Филипп спускался с крыльца и долго стоял в нерешительности, потом взял бидон под мышку и неуклюже побежал по дороге к ларьку.
Бабы штурмовали ларек…
Неистово, с криками, с толчками, с бранью лезли в двери, махали корзинами, мешками, остервенело пробиваясь к прилавку. Из рук молодого продавца рвали спички, махру, крупу, нитки, тесемки, пуговицы, перец, горчицу. Уже к вечеру спичек не было ни одного коробка, и кому не досталось — те шли к соседям, к знакомым, выпрашивали, перекупали, платя тройную цену за коробок.
В тот же день по поселку проскочил быстро, как молния, слух: керосину не будет!.. И бабы толпой повалили к керосиновой лавке.
Очередь толкалась и бушевала, гремели бидоны, блестели бутылки, четверти, а вскоре загромыхали ведра. Продавца отшибли в сторону, он едва успевал получать деньги. Бабы хозяйничали вовсю сами: выкатывали из сарая бочки, откупоривали, качали сифоном, наливали из бака, — продавец только получай деньги!..
Желая взять керосин вне очереди, бабка Лукерья чуть не со слезами, христом-богом просила у продавца «покачать», и как только получила это дозволение, сбросила шубу, засучила рукава и, стукая рычагом сифонного насоса, закачалась сама. Трудилась Лукерья с необыкновенным усердием, то и дело озираясь на оставленную шубу и конное ведро, — как бы не украли в такой суетне, бестолковщине… Минут в пятнадцать она выхлестала бочку, и ей дали керосину без очереди. Горбатая, как верблюд, кривобокая от тяжести, чуть не бегом побежала она с ведром и тотчас же вернулась обратно.