Матвей оглядел приемную. И здесь все было по-прежнему.
Только стол дежурного стоял на другом месте, ближе к окну. «Видимо, у этого Каминского, или его товарища слабое зрение», — подумал Бойченко.
— Проходи, — появляясь в дверях, кивнул Каминский.
Посредине кабинета стоял невысокий худощавый человек в гимнастерке, галифе и хромовых сапогах. У него был такой вид, точно он остановился на минуту и сейчас начнет снова ходить по комнате. Небольшие серые глаза на строгом лице с пушистыми бровями оглядели Матвея быстро и цепко.
— Слушаю. Что ты хочешь сказать?
— Моя фамилия Бойченко.
— Буров… Председатель губчека. Да ты садись, Бойченко. Садись. — И Буров зашагал по кабинету.
Присев на стул, Матвей начал свой рассказ о получении особого задания еще от Абашидзе и о ходе его выполнения.
— И что ж ты смотался от Махно?
— Я не смотался. Связь была потеряна. Анархисты конфедерации «Набат» по приказу Махно оставили батьку. Ведь они числятся легальной организацией, а Махно объявлен вне закона.
В кабинет вошел человек странного для чекиста обличья; был он в аккуратном синем костюме, белой сорочке и даже при галстуке. Высоколобый, чистовыбритый и тщательно причесанный, с аккуратными усами, он в первый момент производил впечатление человека случайного здесь, если не чужого.
— Товарищ Горожанин! — приветствовал его Буров. — Давай, давай, заходи! Вот хлопец один объявился. Говорит, что наш. Говорит, что выполнял особое задание Абашидзе. Проник в анархистскую конфедерацию «Набат», а потом вместе с этими набатовцами у Махно был. Но потерял связь.
Горожанин сел на стул против Матвея.
— Продолжайте, пожалуйста.
Не отдавая себе полностью отчета почему, Бойченко ощутил, что сидеть при этом человеке в шапке неудобно и стянул с головы кубанку.
— Связь у меня была с Клаусеном…
— С Клаусеном? — переспросил Буров. — Это проверить проще пареной репы. Давай дальше.
Спокойно и обстоятельно Матвей объяснил, что после ликвидации «культпросветотдела» при штабе Махно у него было два пути: временно вернуться домой, в Николаев, ждать пока его не найдут свои, или втереться в ряды махновцев. Второй путь он посчитал для себя неприемлемым.
— Ваши люди остались там? — спросил Горожанин.
— Один в штабе. Другой в сотне «Не журись».
— Кто? — резко повернулся к Бойченко Буров.
— Об этом знает Клаусен… — неопределенно ответил Матвей.
— А ты — парень-жох! Знаешь, где раки зимуют, — весело рассмеялся, довольный собой и Матвеем, Буров. — Нам такие нужны. Как ты считаешь? А? — повернулся он к Горожанину. Можем мы его пока подключить к работе?
Тот кивнул, и обратился к Матвею:
— Вы комсомолец?
— Член партии.
— Нам нужны люди, товарищ Буров. Может быть, попросим Матвея Бойченко повнимательнее присмотреться к своим друзьям по подполью. Наверняка есть среди них отличные ребята… Не торопитесь. Мы даем вам неделю. Согласны? — обратился он уже к Бурову.
— Конечно. Но лучше бы побыстрее. — И спросил Матвея: — Сможешь?
— Смогу. — твердо сказал Матвей.
— Но имей в виду, — Буров предостерегающе поднял палец. — Отвечать за них будешь как за самого себя. Нам надо двух парней. И машинистку — дозарезу! Понимаешь, грамотную комсомолку, которая умела бы печатать на машинке.
— Трудно, — признался Матвей. — Но попробую…
— Не «попробую», а найди, — твердо сказал Буров.
— Постараюсь, товарищ Буров.
— Значит, договорились, — рассмеялся Буров. — Оставь адрес у дежурного. Может, понадобишься.
— Мое имя и отчество — Валерий Михайлович, — сказал Горожанин и поднялся со стула. — Очень трудно было?
Бойченко кивнул:
— Как и всем, Валерий Михайлович.
— Вы, наверно, голодны? Пойдите в столовку и пообедайте.
В столовой Матвею выдали четвертушку хлеба и пшенный суп из селедки, а на второе — пшенную кашу-размазню. Обед был царский. Суп и кашу он съел, а хлеб сунул за пазуху — младшим сестренкам. На углу Сенной и Глазенаповской, неподалеку от вокзала, Бойченко заглянул во двор дома и увидел своих сестричек. Они очень обрадовались ему и тут же с превеликим аппетитом съели гостинец. Отец был дома. В подвал, где обитала его семья, Бойченко не пошел. Вот уже три года как они поссорились с отцом, требовавшим от сына слепой покорности: бросить заниматься политикой и рисованием. И то и другое, считал отец, не дело рабочего человека, ученика разметчика на заводе. Что делать, если Матвей думал иначе? Пришлось перебраться к двоюродному брату. Владимир был старше Матвея, но на жизнь оба смотрели одинаково. Это еще больше сближало их.