— Нет, дядя Джордж, — мягко сказала она. — Ни разу не бывало иначе. Он всегда немного навеселе. — Она вздохнула. — И конечно, когда я говорю «слегка навеселе», я имею в виду, что он основательно пьян. На самом деле от него просто несет спиртным.
— Не могу в это поверить.
— Точно так же я не могу этого вынести. Как ты думаешь, дядя Джордж, будучи столь впечатляющим образцом добродетели и достоинства, не мог бы ты поговорить с Камбисом и убедить его, что вино глумливо и что ему следует пить свежую чистую воду, возможно, иногда «Перрье» во время больших празднеств?
— При условии, — с сомнением сказал я, — что я действительно образец добродетели и достоинства, вряд ли я сумею убедить Камбиса…
В это мгновение рот Валенсии открылся, она поднесла платок к глазам, и я понял, что еще немного — и она взвоет от горя. И я сказал:
— Но я попытаюсь, малышка. Я сделаю все, что в моих силах.
В итоге я действительно встретился с Камбисом. Впервые я побывал у него дома. Собственно, я впервые видел его одного, без окружения разгульной толпы, поглощавшей спиртные напитка разной степени крепости.
Так что я инстинктивно предполагал, что встречу степенного и серьезного Камбиса, ибо недаром степенных и серьезных людей характеризуют эпитетом «трезвый».
Но я ошибался. Это был все тот же веселый Камбис, к которому я привык. Когда я вошел в комнату, он громко рассмеялся и от всей души хлопнул меня по плечу.
— Друг мой, — сказал он. — Старик, что ты тут делаешь без бокала в руке? Ты выглядишь голым. Позволь мне исправить это досадное упущение.
И он сунул мне в руку стаканчик виски. Для подобных возлияний было слегка рановато, но с моей стороны выглядело невежливым отказаться. Я залпом выпил, думая о всех тех случаях, когда он ставил мне выпивку, и о других, когда он отказывался от моего предложения поставить выпивку ему, но ставил мне еще. Можно сказать, в этом отношении он был прирожденным аристократом.
Теперь, после того как Валенсия открыла мне глаза, оказалось, что он еще и прирожденный пьяница. Хотя было еще начало дня и он был один, уже заметны были его неровная походка, отчетливый блеск в глазах, блуждающая улыбка и запах алкоголя в воздухе — особенно когда он делал выдох.
— Камбис, друг мой, — сказал я, — я пришел к тебе по просьбе прекрасного юного создания, Валенсии Джадд.
— Прирожденная аристократка, — кивнул он. — Прекрасная и целомудренная богиня. Я пью за нее.
— Нет, — поспешно сказал я, — не пей за нее. В ней-то и суть проблемы. У нее сложилось впечатление, что ты пьешь за нее слишком часто и за все остальное без разбору тоже. Она хочет, чтобы ты перестал пить.
Он уставился на меня совиным взглядом.
— Она никогда мне этого не говорила.
— Подозреваю, что, зная множество твоих положительных черт, она не решалась задеть твои чувства, указав на твой единственный мелкий недостаток, твой единственный крошечный проступок, твой единственный микроскопический изъян — тот факт, что ты горький пьяница.
— Только оттого, что в редких случаях делаю крошечный глоток в лечебных целях?
— Твои глотки вовсе не крошечные, Камбис, и случаи не редкие, и цели не лечебные, хотя со всем остальным я согласен. Так что, хотя Валенсия прямо этого и не говорит, она хотела бы, чтобы ты понял — губы, касающиеся спиртного, вряд ли смогут часто касаться ее собственных.
— Но уже слишком поздно, Джордж, старик, друг мой. Мои губы касаются спиртного. Не стану этого отрицать.
— Они пропитались им, Камбис. Ты не можешь бросить? Не можешь отказаться от своей ужасной привычки и купаться в чистых лучах трезвости, как было когда-то?
Он задумчиво нахмурил брови.
— Когда это было?
— Начни прямо сейчас.
Он налил себе еще стакан и поднес его к губам.
— Джордж, — сказал он, — ты когда-нибудь думал о том, насколько этот мир зловонен и омерзителен?
— Думал, и часто, — ответил я.
— Тебе никогда не хотелось превратить его в прекрасный теплый восхитительный рай?
— Хотелось, и не однажды, — ответил я.
— Я это сделал. Я открыл секрет. Стоит немного выпить, ощутить дружеское тепло джина, или рома, или бренди, или… любой выпивки — и мрачная тоска этого мира тает и рассеивается. Слезы сменяются смехом, унылые взгляды — улыбками, мир наполняется песнями. И что, я должен от всего этого отказаться?
— В какой-то степени. Хотя бы на глазах у Валенсии.
— Не могу. Даже ради Валенсии. Я в долгу перед человечеством и перед миром. Разве я могу позволить обществу вновь погрузиться в безнравственность, из которой оно никогда бы не вышло, если бы не алхимия алкоголя?