Сегодня у него были две дочери из трех. Почти всегда он ездил к ним сам, но несколько раз в год они планировали поездку в «город» и сперва заезжали к Томми, привозили пакеты продуктов, воображая, что ему это нужно.
У его родных никогда не получалось скрыть, как их огорчают условия, в которых он живет, и, когда Мэгги, Вэл и пять его внуков на них двоих ввалились в прихожую, он приготовился к привычным жалобам и поджатым губам.
– Здесь можно навести уют, пап, – в сотый раз сказала Вэл, – надо просто постараться.
Она расставила продукты по кухонным полкам, открыла упаковку зеленых губок и стала протирать одной из них мебель.
– Это не обязательно, – сказал Томми. – Посиди.
– Мне нетрудно.
– Почему ты не заведешь мебель, которая нормально здесь встанет? – спросила Мэгги. – Мы могли бы съездить присмотреть новый диван, если хочешь. Могли бы помочь тебе что-нибудь подобрать.
Она была права. Его диван был предназначен для куда большей комнаты, не для узкой гостиной браунстоуна.
– Нормально все. Меня устраивает. Я не жду, что ко мне явится фотограф из «Беттер Хоумз энд Гарденз».
– Зачем ты его запер?
Вэл стояла перед встроенным шкафом для посуды в столовой. Верхняя часть была открытой, и Томми расставил на полках кое-что из свадебного сервиза, этим его попытки «украсить дом» исчерпывались. Нижняя часть шкафа предназначалась для хранения. Он убрал внутренние полки и дно, но оставил дверцы, закрывавшие гулкое нутро, куда точно поместилась статуя на столике на колесах. Ее можно было выкатить и закатить обратно, когда захочется. Сейчас дверцы были заперты.
– Да так. Кое-какие ценности.
– Мамины вещи? – в голосе Мэгги послышалась резкая нотка.
– Все принадлежавшее маме было в коробках, которые я вам отдал. Как я и сказал.
Она пристально смотрела на шкаф.
– У тебя такой плохой район? Надо запирать ценности?
Он не знал, что ответить (район был нормальный), так что просто пренебрежительно фыркнул и попытался увести всех обратно в гостиную.
– О господи, – сказала Мэгги, схватила его за руку и спросила тихо, чтобы не услышали дети: – у тебя там пистолет?
– Что?
– У тебя виноватый вид. У тебя, черт его дери, пистолет в доме, в доме, куда приходят твои внуки!
– Нет никакого пистолета. Уймись. И мне не нравится твой тон, девушка. Я все-таки твой отец.
Томми отчаянно пытался отвлечь ее от шкафа.
– А что еще надо держать под замком в пустой столовой?
Младший сын Мэгги (Рон, названный в честь бабушки, которую он никогда не видел) с плачем цеплялся за ногу матери.
– Что? – спросила она, наклоняясь и стараясь говорить радостно. – Что такое, зайка?
– Мне тут не нравится.
– Не глупи, – сказала Мэгги. – Это дедушкин дом.
– Мне его старый дом больше нравится.
Томми не знал, что сказать, просто смотрел, как Мэгги гладит малыша по голове, утешая его.
– Давайте поедим, а потом пойдем гулять, – сказала она. – Здесь рядом парк с площадкой, да, пап?
Но Рон был безутешен.
– Это злой дом, – сказал он.
Теперь он плакал уже по-настоящему. Он что-то прошептал Мэгги на ухо, и она покачала головой, а потом крепко его обняла.
– Нет, детка, нет. Это неправда. Тут все добрые.
Вэл забрала детей в кухню готовить обед, а Мэгги отвела Томми в сторонку.
– Пап, я должна тебе сказать. Что-то во всем этом, – она обвела комнату рукой, всю сразу: неподходящую мебель, оставшуюся от прежних жильцов, пыль и беспорядок, – неправильно. Столько времени прошло.
– Я тут один, – сказал Томми. – Мне больше не надо.
– Я не про размеры. – Она скрестила руки на груди, и он понял: она готовится сказать что-то, что ей непросто дается; она была так похожа на мать, и ему пришлось собраться, чтобы не таращиться на нее и не потрогать ее лицо. – Знаешь, что сказал Рон, когда плакал? Что тут как в доме с привидениями. Как будто тут призрак. Нет, он ребенок, конечно, но дети все чувствуют. Тут темно, уныло и мрачно. Купи хоть светильник. Пару торшеров. Побольше ватт.
Она указала на единственный потолочный светильник в гостиной.
– Может, он и прав, – сказал Томми; ему все это надоело. Он ни разу не просил их о помощи, не приглашал в гости. – Может, тут и есть привидения.
– Папа, – глаза Мэгги наполнились слезами.
Она прикусила губу. На душе у Томми было скверно, и еще хуже становилось от того, что они не говорят о Ронни, пытаются не обращать внимания на призрак, который они все носят с собой.