Он сунул руку в карман за пачкой сигарет «Американ Спирит», которые ему вдруг захотелось купить; пачку он пока не открыл, не желая раздражать Стефани еще больше тем, что от него будет пахнуть табаком. Вытащил сигарету и, оставив кожаную папку Беа на скамье, подошел к ограде у воды. Он побаивался курить, и это его тоже раздражало. И раздражение раздражало. Раздражение в последнее время стало его базовым ощущением, когда не уступало место тревоге.
Дела в маленьком драгоценном браунстоуне Стефани шли нехорошо. С улицы комнаты за новыми, но воссозданными исторически точно окнами светились янтарным теплом, гостеприимно и жизнерадостно. Снаружи дом выглядел идеальным укрытием от любой бури, но внутри? Внутри они со Стефани едва умудрялись поддерживать простую вежливость. Мягкость, которая укоренилась между ними с той метельной ночи и понемногу расцвела во что-то обширное и временами полное сил, исчезла – не медленно утекла, но внезапно схлопнулась, как печальное осевшее суфле.
Они вернулись к давним привычкам, к обвинениям и уклонениям, в каком-то извращенном смысле даже утешительным. Лео понимал, как отвратительно тянет к себе прискорбно знакомое, как старая колея может устраивать куда больше, чем маячащая впереди неизвестность. Поэтому зависимые и остаются зависимыми. Поэтому, хотя он и не пошел покупать кокаин перед семейным обедом в «Устричном баре», теперь у него в кармане лежал аккуратный пакетик из глянцевой бумаги. Поэтому он крутил в пальцах незажженную сигарету и думал, что делать со Стефани, как уже не раз думал прежде.
Лео видел будущее с ней, и оно ему не нравилось: он станет одним из тех, кто пакует время в «чистые годы». Отрастит мозоль превосходства вокруг своего самоотречения и сделается из-за аварии и ее последствий кем-то с точкой невозврата в прошлом; все достижения, которыми он гордился, будут переведены в категорию «до», а дальнейшая история построится вокруг «после» – аварии, клиники, развода, того, как он выправился, исправился, начал сначала. Если он останется, ему придется поделить свои деньги. Найти работу, как всем. После встречи с Нэйтаном он написал письма и позвонил куче прежних знакомых, и все его запросы окончились большим ничем. В лучшем случае ему вежливо отказывали; некоторые даже ответить не потрудились. Он не знал, достаточно ли разозлился Нэйтан, чтобы и в самом деле настроить против него весь город, или он просто существенно переоценивает собственную значимость. Он не хотел выяснять.
Как он ни высчитывал, его будущее в Нью-Йорке могло быть только слабым раствором прошлого, оттенком белого посветлее. Его настоящее определяла «ровность», побочный продукт, как он часто думал, мелких умов и безопасной жизни. В его новом «после» не будет ни взлетов, ни падений, ни частных самолетов, ни спонтанного секса в тесных туалетах баров, ни походов пешком домой под розовеющим небом после бурного вечера. Он скучал не по роскоши, а по неожиданностям. То, что можно купить за деньги, не было наградой; наградой было ощущение, что стоишь выше прочих, что заглянул по ту сторону забора, где трава редко бывала зеленее, но всегда была другой, а ему нравились именно контрасты – и выбор. Возможность все принять, вот что имело значение; возможность выбрать – вот что было важно.
Он всегда полагался на неизвестное. И Стефани тоже. Так почему, думал он, когда доходило друг до друга, они вечно буксовали в прежней колее, всегда одинаково? Он повернулся широкой спиной к ветру от воды и наслаждался знакомым ощущением сгорбленных плеч и ладоней, прикрывающих зажженную спичку, пока кончик сигареты не засветится ровным янтарем. Лео глубоко затянулся, резко выдохнул. Ему почти сразу стало лучше.
Две женщины, шедшие мимо со свернутыми ковриками для йоги под мышками, нахмурились и яростно замахали руками перед собой, будто его едва заметное облачко дыма было роем жалящих ос. С каких пор Нью-Йорк стал таким жалким нытиком? Город совершенно утратил остроту. Лео нужно было выбираться отсюда, куда-то, где все было необузданнее, в место, более достойное его талантов и энергии. Он снова повернулся к воде, еще раз со вкусом затянулся, закрыл глаза и снова подумал о недавно сложившемся плане, прошелся по деталям, проверил на слабые места, поразмыслил, нет ли сожаления и колебаний по этому поводу. Нет. Ему было хорошо. Грустно из-за Стефани, тут не поспоришь, но грусть из-за Стефани была такой знакомой, что становилась источником скуки или опасной привычкой, если не и тем и другим. Он прикинул, не позвать ли ее с собой хоть на несколько недель, но она в жизни не согласится. Такой лихости в ней отродясь не бывало.