Он все еще был недоволен Беа. Уже не так злился, как в тот день, когда прочел рассказ, но был по-прежнему раздражен. (Вот опять; как получилось, что его жизнь вдруг свелась к раздражению?) И хотя он пытался об этом не задумываться, его укололо небрежное замечание Стефани, хотя он понимал, что она, возможно, права. Он так долго не был на виду, что, возможно, он уже не сюжет. Или к нему отнесутся просто как к очередному интернет-миллионеру, оказавшемуся в нужном месте в нужное время, сделавшему что-то новое и заработавшему просто неприличные деньги; потом они все это теряли и в процессе творили что-то глупое, может, с кем-то не тем трахались, разрушали свой брак, и кому какое дело до всей этой херни. В каком-то смысле размышлять об этом Лео было едва ли не труднее всего: о его крахе станет известно, и это кончится пшиком, даже эха не будет.
И еще необъяснимая настойчивость Стефани, ее требование, чтобы он хотя бы поговорил с Матильдой Родригес, выяснил, чего она хочет. Он знал, чего она хочет, и даже если он решил бы отдать часть денег, то уж точно не официантке, которая и без того разбогатела на хорошенькую сумму. Стефани, казалось, не понимала, что ему запрещено – законом запрещено – разговаривать с Матильдой. (Технически он был не вполне уверен, правда ли это, но понимал, что так надо. Из контакта с ней ничего хорошего не выйдет.)
С Джеком творилось что-то странное, он тоже задавал множество вопросов, до черта вопросов, о чем-то, что выглядело отмыванием денег. Он расспрашивал, что Лео знает об офшорных счетах и – пусть он формулировал не совсем так – сокрытии незаконных доходов. Лео представить не мог, чтобы Джек провернул что-то, что требовало бы таких сложных финансовых маневров; у него кишка была тонка, да и мозгов не хватило бы. Лео подозревал, что Джек пытается его провести или заманить в ловушку.
Лео грызло и кое-что еще. Позавчера, когда они со Стефани сидели у окна в эркере, меняясь страницами с разными разделами газеты, в настороженной тишине, мимо прошла соседка с младенцем в таком подвесном приспособлении. Лео увидел, как Стефани провожает глазами мамашу с узлом, примотанным к груди. Она не сводила с них глаз с тех пор, как они появились в поле зрения, и до того, как скрылись из виду. Его бросило в холодный пот. Она ведь не могла – не могла, она уже слишком старая – передумать по поводу ребенка и захотеть его? Она почувствовала оценивающий взгляд Лео и завесилась волосами, но он успел увидеть в ее лице какую-то решимость, что-то личное, непреклонное и глубоко пугающее.
Но, возможно, хуже всего было то, как она теперь смотрела на Лео, как будто он – неудачник, как будто она просто ждет, когда он свалит. Так зачем ждать-то?
Решение о разводе наконец вступило в силу; Лео был свободен. Он мог уехать из Нью-Йорка, когда захочет. Мог поехать прямо в аэропорт, взяв только спортивную сумку, и обзавестись всем необходимым уже на месте. Он был не против оставить все позади, начать с нуля. Вообще-то, уверял он себя, он с нетерпением этого ждет. Еще одно, что он постиг, а остальные Пламы нет: красоту открывания стартовой черты заново.
Он решит кое-какие вопросы и ненадолго отправится на Карибы. Повидает старых друзей, разберется с финансами. Потом, возможно, направится на запад, в Сайгон. Во Вьетнаме сейчас жарко. В обозримом будущем можно попутешествовать по Юго-Восточной Азии. С места на место, пока до Пламов не дойдет. Он вернется не скоро, если вообще вернется.
– Эй, – молодая женщина, выгуливавшая собаку, остановилась рядом с Лео. – Можно, я у вас стрельну сигаретку? – спросила она.
Высокая, светлокожая, щеки и нос покраснели от холода и ходьбы. Ее черные волосы были завязаны в высокий хвост, светлые глаза оказались очень хороши. Голос звучал по-радийному приятно. Актриса, подумал Лео. Она улыбнулась извиняющейся улыбкой.
– Конечно, – сказал он, доставая пачку из кармана.
– С радостью возмещу стоимость, – пообещала она, наматывая поводок на руку и подтаскивая собаку поближе. – Почем они сейчас? Двадцать баксов пачка?
– Почти, – ответил Лео. – Я много лет их не покупал, думал, с меня по ошибке попросили за блок.