— «Чортъ побери, не хочу никому кланяться и служить, буду докторомъ, тамъ хоть проклятую жолчь угомоню, съ ней весь аппетитъ потеряешь!» — пародировалъ Воротницынъ Розенкампфа.
— Они, Рудушка, раздразнятъ другъ друга и пойдутъ стрѣляться на пистолетахъ, — жалобнымъ голосомъ говорилъ Калининъ:- и не будетъ у насъ больше друзей, останемся мы сиротами на бѣломъ свѣтѣ.
— Очень чувствительная исторія, — смѣялся я.
— Ахъ, вы, земляники мои! — довольнымъ голосомъ промолвилъ Носовичъ. — Весело шутки шутить, когда совѣсть чиста!
Обѣдъ кончился. Хозяинъ взялъ бутылку вина и сталъ ее откупоривать.
— Ну, — сказалъ онъ, наливая наши рюмки: — теперь чокнемтесь, будущіе студенты, и выпьемъ на ты. Хочу я сегодня свою студентскую старину вспомнить. Когда-то придется мнѣ опять встрѣтиться съ вами.
Мы всѣ встали.
— Спасибо тебѣ, Николай Павловичъ! ты крестный отецъ нашего развитія, — заговорилъ Калининъ и могучею рукою обнялъ Носовича и прижалъ его къ своей широкой, молодой груди. — Не забудемъ мы тебя никогда…
У старика навернулись на глаза слезы. Его усадили на диванъ.
— Ничего, друзья, ничего! Расчувствовался я на старости лѣтъ, да вѣдь я не стыжусь чувства Желаю каждому изъ васъ испытать когда-нибудь то же отрадное чувство, которое испытываю я, глядя на васъ, молодыхъ, бодрыхъ, честныхъ. Пробивайте себѣ честно широкій путь дѣятельности: еще трудно по немъ ходить, но утопчутъ и угладятъ его молодыя ноги. Не всѣ выходятъ изъ школъ такими трезвыми людьми, какъ вы; но уже многіе выходятъ такими. Надежда есть; что будетъ — покажетъ время. Унывать нечего.
Но когда-нибудь и свидимся.
— Свидимся, свидимся, Николай Павловичъ! обымемся опять съ тобою! — говорили мы, окруживъ старика: — и не покраснѣешь Ты за насъ, не отдернешь отъ насъ своей честной руки. Будь счастливъ!
XII
Прощанье съ читателемъ
Пора и мнѣ проститься съ читателемъ. Мнѣ очень грустно разставаться съ нимъ, я уже успѣлъ полюбить его всею душою за его терпѣнье. Онъ дочиталъ эту поучительную, но малоинтересную исторію безъ завязки и потрясающихъ сценъ; это великая заслуга съ его стороны. Публика давно пріучилась видѣть въ литературныхъ произведеніяхъ забаву, годную для развлеченія въ минуту праздной скуки, она считаетъ писателей за скомороховъ, и писатели, томимые жаждой денегъ и славы, пляшутъ передъ ней до излома костей, пускаютъ въ ходъ и пистолеты, и палки, и ядъ, и кражу, только бы потрясти нервы. Въ одной повѣсти вычисляются удары розогъ, доставшіеся бѣглому мужику, высчитываются капли пролитой въ этой экзекуціи крови, и публика приходить въ ужасъ именно отъ числа ударовъ и капель пролитой крови, думая въ наивномъ состраданіи: «ну, посѣкли бы, да не такъ сильно, а это уже ни на что не похоже!» Въ другой, одинъ изъ пятидесяти героевъ заряжаетъ пистолетъ или наливаетъ въ рюмку яду и подноситъ одну изъ этихъ губительныхъ вещей къ своему разинутому рту: публика начинаетъ нюхать спиртъ и съ трепетомъ продолжаетъ чтеніе, но, — увы! — вмѣсто трагической развязки она встрѣчаетъ нѣсколько многознаменательныхъ точекъ… Во всемъ этомъ проглядываетъ умѣнье щекотать помѣщицу-публику; этимъ же умѣньемъ отличались въ старину дворовыя дѣвки, щекотавшія пятки помѣщицъ, отходившихъ ко сну. Содержаніе современныхъ романовъ выходитъ, такимъ образомъ, весьма потѣшное, но утомительное до крайности: дѣйствующія лицэ смѣшиваются въ одну безразличную и безличную массу пляшущихъ привидѣній; у зрителя кружится голова, онъ отрывается отъ книги въ какомъ-то умственномъ отупѣніи. Состояніе, похожее на положеніе пьянаго человѣка, облитаго водой. Невольно радуешься, встрѣчая людей, ищущихъ не такихъ удовольствій, и дѣлаешься ихъ другомъ, разстаешься съ ними не безъ грусти и спѣшишь на прощаньѣ сказать еще нѣсколько недосказанныхъ словъ.
Молодыя дѣйствующія лица моей исторіи вспорхнули со своихъ мѣстъ и, какъ перелетныя, вольныя птицы понеслись изъ Петербурга. Веселы и шумны были проводы, всѣ надѣялись увидѣться, сойтись черезъ годъ въ Москвѣ и снова зажить разумною, дѣятельною и счастливою жизнью, принося посильную пользу себѣ и ближнимъ. Будущность не пугала ихъ, какъ угрюмое привидѣніе, но манила и звала къ себѣ: они ей были нужны, они готовились быть колесами и винтами управляемой ею машины, а не выгодными колодами, гніющими на пути и мѣшающими спѣшному шествованію людей впередъ. Но зачѣмъ же они бѣжали изъ Петербурга въ Москву? Развѣ только тамъ можно жить и дѣйствовать честнымъ людямъ? Развѣ здѣсь омутъ, пучина? Нѣтъ, тысячу разъ нѣтъ! Города всѣ равны; для насъ же Петербургъ самъ по себѣ былъ милѣе всѣхъ другихъ городовъ; мы привыкли къ нему и, можетъ-быть, никогда не разстались бы съ нимъ, если бы было можно не встрѣтиться въ немъ съ разными постылыми личностями, не слышать безсмысленныхъ рѣчей и розсказней старыхъ знакомыхъ, не тревожиться семейною грязью. Мы чувствовали невозможность всего этого и, желая совершенно новой, нами и по нашему устроенной жизни, переселились. Намъ нужна была полнѣйшая свобода, нужна была возможность жить вмѣстѣ. Больше мы ничего не желали, зная, что всѣ остальныя блага сумѣемъ добыть своими молодыми силами и упорнымъ трудомъ.