— Ну?
— Сейчас, товарищ маршал. А теперь представьте себе, что к нам обратился Эйзенхауэр, Иден, или Торез. А потом Дюпон, Эрикссон, и внучатый племянник барона Ротшильда. Причем они твердо знают, что больше им обратиться не к кому. Такие люди, когда что-то касается их лично, все выясняют до конца. Чтобы не было недомолвок.
И увидел, что маршал на секунду замер. До него дошло. Слова, до этого бывшие родом шума, проникли в его сознание. Оказывается, вот что называется «проникнуться».
— Продолжай, — проговорил он достаточно неприятным голосом, — я внимательно слушаю…
Пока что до него дошел только масштаб возможной головной боли совсем нового сорта.
— Да, — кивнул Калягин, — первый десяток пойдет бесплатно, за казенный счет, по цене реактивного истребителя за голову. А вот следующие сто будут не столь знамениты, но, возможно, не менее богаты, и заплатят, сколько скажут. А следующие тысяча — не столь богаты, но отдадут последнее, а если не хватит, то займут. Но это фигуральное выражение, поскольку даже сверхбогатеев и знаменитостей, не просто сильных, а — самых сильных мира сего будут тысячи, а отказать у нас уже не будет права.
— Одна поправка, — угрюмо проговорил Черняховский, — те, кого ты назвал «первым десятком», тоже заплатят. Только не деньгами. Если не закончить дело абортом прямо сейчас, мы попадем под такое давление со всех сторон, под такое давление…
— Боюсь, заканчивать поздно. Хотя бы потому что закрыть Америку еще труднее, чем открыть. Эта китайская сволочь на прощание сказала мне, что если мы не захотим заниматься этим делом, его сделают и без нас… Кстати, он вообще, — кто? Откуда взялся? Другой бы «спасибо» сказал, а он нам прочитал целую мораль.
— О, по части морали он редкий специалист, не грех поучиться. Странно, как вы умудрились не столкнуться еще десять лет тому назад. В молодости торговал опиумом в Гонконге, не на первых ролях, но все-таки. Не брезговал живым товаром. Потихоньку разбогател, поэтому был, в основном, за Гоминьдан… По слухам, даже вешал коммунистов в Нанкине, но японцев, надо отдать ему должное, не одобрил и дел с ними не имел. Всерьез приподнялся после сорок третьего, особенно с началом строительства Магистрали. Можно сказать, круг его жизни замкнулся: он снова торговал живым товаром, но уже в других масштабах. Продавал соотечественников — нам, на стройку, причем, что интересно, брал не только с нас, но и с них. Они ему, кстати, по сю пору до смерти благодарны и почитают, как отца родного… Постепенно приобрел такие связи и влияние, что в СРК стал чем-то вроде министра внутренних дел с не слишком определенными, но широкими обязанностями и полномочиями. Следит за тем, чтобы дела — шли, и этому не мешала никакая идеология. Хотя. При всем цинизме, вовсе идеологии не лишен: крайний шовинист. Так что очень, очень высокоморальный товарищ. Они с Дэном — большие приятели. А! Забыл самое главное: когда приключилось покушение на Чжу, спасение Председателя и разгром заговора чуть ли не личная его заслуга. Мао оказался засвеченным по полной форме, так, что едва усидел…
— Помню. Это после этого он пошел на компромисс.
— Не пошел, а вынужден был пойти. Большая разница.
— Об этом история умалчивает. И, насколько я ее знаю, будет молчать и дальше. Мы можем только догадываться, как там было на самом деле.
На самом деле было весело. Только что избывшая одну гражданскую войну страна стремительно, на глазах делилась в себе, готовясь к новой. Все доселе существовавшие разногласия и противоречия как бы приобрели определенность, и все послереволюционные силы поляризовались. Чуть ли ни впервые за всю бесконечную историю усобиц в Поднебесной можно было пренебречь какими-либо местными интересами и силами, их стерли в порошок на прежнем этапе, и теперь к последнему столкновению готовились всего только два лагеря, две полярные силы. И нет нужды, что и те, и другие называли себя коммунистами: дойди до горячего, война шла бы без компромисса, на полное уничтожение одной из сторон. Слишком сильна была привычка решать проблемы силой, слишком низкой за последние десятилетия стала цена крови и жизни, не было необходимости решаться на убийство, потому что решимость эта присутствовала исходно и все время.
Историки любят спорить, какая из сторон все-таки обладала большими силами и шансами. Похоже, на тот момент сторона Мао Цзе-дуна была все-таки сильнее. Похоже. Вот только полную ясность в этом вопросе могло дать только прямое столкновение, «схватка двух тигров», война. Войска с обеих сторон пришли в полную боевую готовность, полным ходом шла мобилизация резервистов «первой очереди», рабочие оборонных заводов переводились на казарменное положение. Дойди до дела, боевые действия велись бы на другом, качественно-новом уровне организации, и даже в случае полной победы одной из сторон, от нее тоже осталось бы не так много. Условный «Север», многократно уступая по численности населения, обладал куда лучшим вооружением, отменно обученной армией, подавляющим превосходством в воздухе и новехонькой, с иголочки, оборонной промышленностью. Производство весьма современного химического оружия в Маньчжурии северяне наладили сами, без помощи северного соседа, и, в отличие от Германии во Второй Мировой, им не нужно было опасаться симметричного ответа. Братоубийственная война нового времени, в стиле крупнейших битв Второй Мировой, имела все шансы если и не уничтожить, наконец, Китай, то сократить его население раз в десять. Были, знаете ли, прецеденты, — и это без применения убийственной техники середины ХХ века. И уже, как положено, собирались стервятники: вблизи от берегов, как во времена оны, появились чужеземные эскадры, а на Тайване и Окинаве спешно расширяли и без того громадные аэродромы… Цзян Фу-хуа в те поры ловил себя на мысли: знай он, во что они все вляпаются, пожалуй, дал бы прикончить Чжу Гэ-ляна. Или, во всяком случае, не проявлял бы такого рвения в расследовании. А теперь, понятно, примирение невозможно, оба лидера совершенно очевидно закусили удила. Да и то сказать: а как, каким образом может реагировать политический деятель не на критику, не на интригу какую-нибудь, а на самую простую, откровенную попытку оппонента его прикончить? Но теперь дело сделано, они попали в ловушку, из которой не в состоянии выбраться: уступка в такой ситуации равносильна «потере лица», не в европейском поверхностном понимании, а в настоящем, конфуцианском. По сути, — политической смерти. Тогда он превзошел себя, добившись, чтобы они согласились на посредничество третьего лица. Товарищ Мао далеко не сразу согласился на кандидатуру третейского судьи, но был настолько не прав, что у Цзян Фу-хуа нашлось, чем его прижать.