— И почему только, — пробормотал Чжу Гэ-лян, — крестьян считают носителями всех добродетелей, присущих нации? Их тупость превосходит только их же тупая злоба…
— Народ всегда прав. По-другому просто не может быть. И тот, кого не устраивает его народ, должен уйти.
— Превосходно. Только как быть с теми, кто поверил мне и моим товарищам? Тем, кто мне близок по духу? Да что там, — тем, с кем у нас неплохо получается жить и работать? Бросить на перевоспитание Мао? Боюсь, они не согласятся, даже если я и пойду на такое неслыханное предательство. И воспротивятся в любом случае, со мной или без меня. А что касается присутствующего здесь Мао Цзе-дуна, то, по-моему, его мало интересует благоденствие народа. Он пойдет на что угодно ради сохранения личной власти, ему не нужен могучий Китай, если во главе его будет стоять кто-нибудь другой.
— Он говорит о каком-то общем благе, а сам в это время меняет командование воинских частей, если оно придерживается иных взглядов.
— После того, что пытались сделать со мной одним, я понял, что от вас можно ждать всего. Так как я могу рисковать вероломным ударом в спину всему моему народу?
— Опять «моему»?
— Ты отлично понимаешь, о чем я говорю, и не сможешь втянуть меня в коварный спор о словах. А если не понимаешь, то дискутировать и тем более не о чем.
— Он говорит о благе народа, а сам готов пойти на братоубийственную войну. Может ли быть большая беда для народа?
— Я не начну войну, я не одобрю ее начала, но сделаю все, чтобы нас нельзя было принудить силой, если присутствующий здесь гражданин Мао вдруг примет такое решение. Из высших соображений политической целесообразности текущего момента.
— То есть упорно идешь на раскол, а? Вплоть до нарушения территориальной целостности Поднебесной?
— Это меньшая беда по сравнению с войной. Или массовыми репрессиями, если я пойду на предательский сговор. Но мы не дадим себя резать, как скот, так что, опять-таки, войной. И, если уж на то пошло: почему бы вам не присоединиться к нашей линии?
Мао Цзе-дун молчал почти минуту, в упор глядя на оппонента, угрюмого, встрепанного, и напрочь утратившего обычное свое победительное, улыбчивое спокойствие, а потом сказал, как плюнул:
— Ваш путь, — путь полного буржуазного перерождения. А хвост никогда не будет махать всей собакой.
— Мы провели тщательный анализ сил обеих сторон возможного конфликта и, по нашему мнению, наиболее вероятен следующий сценарий. На первом этапе быстрое и сокрушительное поражение, фактический разгром войск, поддерживающих линию Мао Цзе-дуна, но на этом война не кончится. По мере смещения линии фронта на юг, расходования стратегических запасов и перманентной мобилизации все новых сил среди южного крестьянства наступление замедлится, начнется традиционная для Поднебесной война на истощение с постепенным перетеканием преимущества к… другой стороне. Но до этого, товарищ Мао, еще нужно дожить. Голод и страшное разрушение инфраструктуры, далеко превосходящее бедствия японской агрессии, слишком многих заставят вспомнить, что вы, вообще говоря, категорически не правы. В этих условиях восстание может начаться очень быстро. А в этих условиях почти неизбежным становится вмешательство внешних сил.
— Вы имеете ввиду себя?
— Внешние. Силы. Их может быть больше одной… Но я, вообще говоря, имел ввиду особые отношения тайваньских сепаратистов с США. Разумеется, существуют такие варианты развития событий, при которых мы просто не сможем оставаться в стороне, но это — самый нежелательный для СССР сценарий. У нас нет никакой внутренней, хозяйственной необходимости в военном присутствии на территории Поднебесной. Грандиозные затраты и никаких выгод. Только я никак не могу понять: почему вообще речь идет о каком-то расколе?
— А что предлагаете вы?
— Я думал, это очевидно. Так же очевидно, как для меня и уполномочивших меня товарищей. Союз.
— Опять слова. Слова, никак не меняющие сути происходящей на наших глазах катастрофы.
— Слова. — Черняховский согласно кивнул. — А насчет остального согласиться не могу. Слова, особенно определения, могут быть капканом, краем пропасти, миной с подожженным фитилем. А могут стать выходом, изменив угол, под которым рассматриваются события. Как в данном случае. Скажете «раскол» — и обе стороны виноваты и обе обвиняют друг друга. Скажете, — про то же, по сути, самое! — «союз», и не виноват никто! А, следовательно, и обвинять-то друг друга не в чем. Никто никому явно не уступил, и, следовательно, никто не потерял лица.